Клепсидра оказалась холоднее ледяного атронаха и неприятно-мясистой, словно Цивиэ трогал нечто полуживое – например, вырванный и загустевший глаз.

Он ухватил узкую «талию» песочных часов и потянул.

Слишком резко.

Цивиэ не был карманником. Он коротко зашипел, когда в запястье вцепились костлявые пальцы.

— Как ты посмел, жалкий…

— Тише.

Возможно, Цивиэ следовало ощутить страх, но явилось тупое раздражение. Уже неделю больше всего хотелось забраться куда-нибудь в айлейдские руины, к бродячим скелетам, зомби и призракам древних королей, и там лежать под неодолимым, как смерть, сиянием велкиндских камней. Задание казалось ему насмешкой.

Тем не менее, задание нужно выполнить.

— Если я раздавлю эту штуковину, ты сдохнешь вместе со своими гениальными исследованиями, — собственный голос Цивиэ слышал издалека – усталый и какой-то гнилостно-сырой, словно позапрошлогодний картофель в погребе.

Наверное, сама пещера Гнилолист все делала немного несвежим.

Хозяин песочных часов вонзил пальцы-когти стервятника глубже, выцарапывая неглубокие ранки.

— Читал мой журнал, ублюдок?

— Ну, если ты Селедэн – то да.

— Обливион сожри, — запястье залило болью, но ломать руку «воришке» Селедэн не стал, опасаясь случайно раздавить и часы – Пески Решимости, артефакт вечной жизни некроманта.

На взгляд Цивиэ, глупейшая затея: бессмертие в виде лича? Ни вина глотнуть, ни к девке портовой наведаться. На его месте Цивиэ согласился бы отдать штуковину.

Селедэн царапал руку, точно пытаясь разорвать в клочья, отпустил на мгновение, за которым последовал грохот.

— Гнилолист закрыт, — сказал колдун. – Ты умрешь здесь.

— Вместе с тобой, — равнодушно уточнил Цивиэ.

— Я знаю кто ты и откуда, Душитель Темного Братства, — продолжал Селедэн, размазывая кровь Цивиэ по мерзлому стеклу и собственным пальцам, сухим, как тысячелетние кости. – Но так ли свято твое задание? После всего, что ты сделал со своими братьями.

Цивиэ выдохнул, будто от удара под ребра.

— Откуда…

— Я величайший из отшельников Черного Червя. Сам Владыка раскрывает предо мной таинства мертвых и вопиющих в пустоте, — рваная роба некроманта намокла от крови Цивиэ, но прикосновения его стали настоящей лаской, одуряюще-вкрадчивой. – Ты не попрощался со своими братьями, Цивиэ-Душитель.

«Душитель». Схватить бы кинжал да отсечь проклятому чернокнижнику голову.

— Не попрощался, — сказал Цивиэ.

— Пещера откроется через семь дней, и тогда ты либо убьешь меня и покинешь это место, либо…

— Либо?

— Останешься со мной.

Рука выскользнула мертвой птицей. Селедэн обернулся, и Цивиэ только теперь рассмотрел некроманта – альтмера, изможденного настолько, что уже сейчас смотрелся мумифицированным трупом. Зеленоватые радужки подернулись бельмами, похожими на лужицы молока. Губы обметало десятком запекшихся ранок, из крайней торчала нитка.

«Он зашивал себе рот», — понял Цивиэ. — «Ему пришлось распустить шов, чтобы говорить со мной».

— Ты познаешь нечто великое, — когда Селедэн улыбался, из отверстий проступала черная слизь.

Цивиэ отвернулся.

Ему в последнее время слишком много говорили о величии, а сводилось оно к медному запаху крови. Он отстраненно баюкал расцарапанную руку:

— Просто хочу попрощаться.


Цивиэ проверил выход из пещеры, и обнаружил, что Селедэн ничуть не блефовал: гранитный монолит отсек от внешнего мира надежнее, чем Драконьи Огни ограничивали вторжение Обливиона. Цивиэ послюнявил пальцы и зачем-то потер глыбу, принюхался, будто надеясь учуять прохладу равнинного воздуха, запах тигровых лилий и алоказий, но только закашлялся от душного смрада.

Какое подходящее название для пещеры некроманта – Гнилолист. И все остальное подходящее, отстраненно отметил Цивиэ. Он прикидывал, не вернуться ли к Селедэну, его уязвимой и жалкой, как болезненный ребенок, душе в песочных часах.

Выполнить контракт любой ценой, если угодно.
Вот только кто расскажет Лашансу о победе?

Цивиэ затих, прижав подбородок к коленям, погрузившись в полудрему-медитацию, сродни чуткому подводному сну аргониан, когда глаза прикрыты лишь прозрачной кожицей среднего века. Человек не сумеет дышать под водой, разве что недолго, с помощью заклинаний, однако сон наяву пригодился – спасибо учителям, Тейнаве и Очиве.

Цивиэ вздрогнул.

Он все еще думал о них как о живых. Десять лет убивая «чужих», он не сумел смириться с гибелью братьев и сестер.

Темное Братство вечно, — проговорил вслух самый главный догмат, когда из переплетений-ходов Гнилолиста выступил Селедэн.

Некромант оказался удивительно честен: он обещал «дать попрощаться», и сейчас вел под огромную неуклюжую руку Гогрона. Утопленные в жиру свечи чахлым светом обозначили потемневшую посмертно кожу – бурый оттенок заставил Цивиэ снова подумать о гнилых листьях.

«Откуда?» — даже сам Король Червей не сумел бы воссоздать труп из ничего. Просто иллюзия, ухватился за догадку Цивиэ, а Селедэн отпустил Гогрона и наблюдал издалека, словно сводник-шпион за легкомысленным клиентом борделя.

«Иллюзия… да, именно».

Но иллюзия не имеет плоти и запаха, а от Гогрона несло рвотой и гниющей желчью; он все запрокидывал голову, потому что шея раздулась, побелела и лопнула, капая слизью. Он ведь задохнулся собственной блевотиной, с раскаянием вспомнил Цивиэ. Отравленное яблоко Лашанса не означало легкой смерти.

Цивиэ прижимался спиной к монолиту запертой двери. Гогрон остановился – красные налитые глаза, лопнувшие капилляры, бессмысленный взгляд зомби. Цивиэ сжал рукоять кинжала, пальцы его противно вспотели.

Гогрон открыл рот, исторгая, кажется, целое ведро тягучей мокроты, похожей на чахоточные пленки.

— Ты мог бы убить меня честно, — сказал он, по-прежнему запрокинув вверх голову – раздутое горло не позволяло двигаться. – В бою.

Голос у него оставался почти прежним, и Цивиэ снова понадеялся: иллюзия. Селедэн просто играет с ним.

Мертвые безмозглы. У мертвых нет голоса, желаний – упреков тоже.

— Ты раздавил бы меня одним ударом, — пожал плечами, все-таки отвечая, как ответил бы живому Гогрону.

Орочья туша затряслась, разбрызгивая белесые потеки. Цивиэ опознал смех:

— Лучший убийца Братства испугался доброй палицы? Жалкий трус.

Цивиэ тошнило от смрада. Гной из гогронова горла лужицей подтекал к нему, еще пара дюймов – и запачкает одежду.

Цивиэ пятился, стараясь не дышать – и не думать тоже.

— Я не мог провалить задание из-за твоего здоровенного кулака, — почти выкрикнул он, злясь на себя: в темноте мелькала блеклая рожа Селедэна, и рожа та ухмылялась щербатым Массером.

— Не мог, — грустно прогудел Грогон. – Это и есть Очищение, правда? Ты делишь хлеб, эль и мясо, называешь братьями, а потом подсовываешь отравленное яблоко. Не думай, все понимаю. Вот только подло убил, а смерть моя…

Сгусток слизи попал на щеку Цивиэ.

Он стер его.

— Позорная. Поэтому не прощу тебя.

Цивиэ сжался, закрывая уши, глаза и нос.

— Прекрати, — крикнул Селедэну. – Прекрати, или я пошлю к даэдра наш уговор и прикончу тебя!

Когда он открыл глаза, труп Гогрона лежал в луже слизи — неподвижный и молчаливый. Селедэн по-прежнему стоял поодаль.

— Не лучший способ попрощаться, — заметил он. – Но это ведь только один из семи.

Цивиэ кивнул. Уговор в силе.


— Иногда мертвые не слишком обходительны, — Селедэн склонился над останками Гогрона, ткнул своим пальцем-когтем, заставляя подтухшую плоть расступиться черным провалом-язвой. – Впрочем, с ними можно договориться…

— Заткнись.

Цивиэ хотел пить. Пересохший язык едва шевелился во рту. Он нашел ручеек нечистой грунтовой воды и лизнул по-кхаджитски, вода пахла мелом и скрипела песком на зубах, но утоляла жажду.

— Понимаю, ты всего лишь выполнял задание. Обязательства. Это простое объяснение, — некромант отвернулся, глупо выставляя спину и карманы – Цивиэ заметил блеск песочных часов, дотянись-хрупни – и дело закончено.

Может, Гнилолист даже выпустит его.

— Откуда ты взял его? Никто не знал о Чайдинхолльском убежище, никто.

Селедэн рассмеялся вместо ответа.

— Скоро полночь, — сказал он, после того, как взял с каменного стола, окруженного неаккуратными плюхами расплавленных свечей, черно-красный даэдрический кинжал. – Ты уж извини, я продолжу готовить себя к трансформации. Если хочешь, понаблюдай – или спи. На ужин не рассчитывай, еды здесь нет. Предложил бы тебе рискнуть и поискать неотравленную часть тела, — Селедэн указал взглядом на Гогрона. – Но ты все-таки бретонец, а не босмер.

— Заткнись, — повторил Цивиэ.

Повинуясь то ли магии, то ли закону притяжения, Гогрон скатился к двери, еще одной преградой между Гнилолистом и долиной, как будто недостаточно было монолита. Селедэн устроился на каменном стуле, оголив босые желто-серые ноги.

— Значит, будешь наблюдать, — сказал он, вонзив кинжал чуть выше правого колена.

Он надрезал кожу и стал медленно снимать ее: полоска за полоской, будто очищал кожуру с яблока. Кровь вытекала медленно и лениво. Открытая плоть некроманта была багровой в темноту, оттенка даэдрического лезвия. Селедэн тихо мурлыкал, напевая или успокаивая боль мантрой.

Цивиэ смотрел.

Тощие ноги, кожа почти без жира. Селедэн отбрасывал полоски размеренными движениями мясника, и все-таки кинжал едва заметно дрожал.

Цивиэ не приходилось сдирать кожу с жертв – от Темного Братства требуют убийств, но, как правило, не пыток; он старался представить, каково Селедэну.

Наверное, нелегко. Наверное, это того стоило.

В переплетениях мускулов вспухали белые линии нервов, бились часто и судорожно. Чернокнижник, с душой в песочных часах или нет, Селедэн чувствовал боль. В какой-то момент, свежуя фалангу большого пальца, он не выдержал, вскрикнул.

— Поэтому я пытался зашить себе рот, — вздохнул позже некромант и вытер мокрый от пота лоб рукавом.

— Зачем? – спросил Цивиэ.

Селедэн ответил расфокусированным от муки взглядом и неуместной, как кольцо на отрубленном пальце, улыбкой:

— Поймешь позже. Ты встретился только с первым… из, кажется, семи?


Цивиэ задремал. Он мог заснуть даже в ежевичных кустах – особенность, над которой подсмеивались братья. В свое оправдание Цивиэ всегда говорил, что никогда не пропускал жертву и не попадался в засаде.

Чуткий, как нервы без покрова плоти, сон. Цивиэ пырнул кинжалом наугад, когда навалилась плотная меховая духота, вонь скверно выделанной шкуры.

— Мраж-Дар.

Кхаджит пытался рвать его, но когти выпадали из пальцев. Свалявшаяся шерсть напоминала сразу все грязные половики в захолустных тавернах. Выжженные глаза ничем не отличались от мертвого взгляда зомби-Гогрона, а когда Цивиэ оттолкнул Мраж-Дара и задел обугленную половину черепа, она хрупко и противно проломилась под ладонью.

— Тссеперь у мерзсского примата нетссс призрака Руфио, — шипел кхаджит.

Мертвые кошки шипят громко, отметил Цивиэ. А еще – что устал от мертвецов, чересчур беспокойных для бывших братьев.

Непохоже на прощание.

— Мага убил маг, все честно, — он окончательно отпихнул Мраж-Дара. По шее того сползал комочек запеченного мозга, и до сих пор пах похлебкой. Порченой, правда.

Цивиэ сглотнул.

— Лашшанссс, — прозвучало ругательством. Мертвый кхаджит выпускал остатки когтей, три или четыре.

— Я скажу Селедэну, чтобы упокоил тебя.

«Хватит».

— С чего ты взял, что Мраж-Дар хочет покоя? Мраж-Дар хочет жить, и не тебе, мерзсскому примату, решать…

— Прости.

«Плохое слово. Никогда не работает».

Мраж-Дар привалился к стене. Его хвост уже облез, но все равно ходил туда-сюда нервно и зло. Тусклый свет Гнилолиста милостиво укрыл язвы-ожоги, а трупные пятна не слишком заметны под мехом.

— Когда-то примат убил Руфио, а Мраж-Дар заточил презренную душонку в свиток. Теперь Мраж-Дар послушен мерзкому примату… — внезапно его интонация изменилась. Кхаджит повел остатками головы, заставляя Цивиэ некстати сравнить ее с курильницей скуумы. — На месте примата Мраж-Дар согласился бы на сделку с голоногим.

Он шмыгнул дырой носа, словно по-прежнему чутко принюхивался и способен был уловить тонкий запах открытой плоти Селедэна.

— И ты простил бы мне убийство?

— Мраж-Дар никогда не доверял примату, — фыркнул кхаджит, а затем прильнул лохмотьями и пеплом шкуры к ногам, и где-то в горле заклокотало мурлыканье. Цивиэ не шелохнулся.

– Но Мраж-Дару нравится жить даже так.

— Это не жизнь, — буркнул Цивиэ, не вполне уверенный в собственных словах.

«Лучше бы он обвинял меня, как Гогрон».

— Примат никогда не…

Дохлый кхаджит казался всего лишь чуть крупнее обычной дохлой кошки. Селедэн выступил из-за поворота, кости суставов шевелились, будто намекая: невелика разница между мертвым и живым.

— Ты заставил его! Он говорил твои слова, «голоногий», — крикнул Цивиэ, отодвигаясь от Мраж-Дара. Селедэн коснулся языком кинжала, слизнул сгусток собственной крови.

— Правда так думаешь, Душитель?

И Цивиэ промолчал.


Ждать, пока «придут» остальные было унизительно. Цивиэ обогнул Селедэна, любующегося костями ног, словно айлейдскими сокровищами, крысой шмыгнул в один угол, другой, третий. Вслепую обшарил темный и мокрый коридор с водой, наведался к Мраж-Дану и Гогрону.

— Где ты хранишь трупы?

(«Как тебе удалось их всех заполучить?»)

— Ты похож на ребенка, который не может дождаться праздника Сказок при свечах, и хочет выведать все истории заранее, — Селедэн говорил удивительно благодушно для того, кто заперт с Душителем Темного Братства и назначен контрактом. Он прокаливал кинжал в зеленоватом магическом пламени. Цивиэ припомнил: празднество Сказок – это еще и день некромантов.

— Думаю, угрожать убить прямо сейчас бесполезно, — сказал он.

Голос вновь звучал издалека и устало. Цивиэ сдался.

— Я не управляю твоими... друзьями, — Селедэн залил лезвие лиловой субстанцией из резервуара-черепа. – Сам Владыка помогает мне тем, что приводит их к тебе.

— Мои братья служат Ситису, а не какому-то Червю.

— Королю Червей, — уточнил Селедэн, и снова растянул дырявые губы в ухмылку.

Где-то через час или два выступили из самого плохо освещенного (но Цивиэ проверил и его, ведь проверил же!) закоулка Очива и Тейнава. Они не растеряли навыков скрытности, двигаясь бесшумно, точно духота Гнилолиста была водой родных болот: одинаковые движения, одинаковые выражения костистых лиц. Цивиэ давно научился определять радость, или гнев, или скуку, или недовольство у аргониан, и сейчас опознал печаль.

Ему хотелось набросить капюшон. Щеки горели от стыда.

Очива заботилась о Цивиэ, как об еще одном брате – словно он разорвал ту же кожистую скорлупу яйца, что и они с Тейнавой.

Очиву он убил во сне, а к Тейнаве подкрался сзади и перерезал горло – там, где чешуйки мягче других; прием, которому обучил сам аргонианин.

Он извинялся перед Гогроном и Мраж-Даром, но для близнецов-ящеров не нашел слов, и отворачивался, вдыхая тошнотворные миазмы гнилой рыбы, наталкиваясь взглядом на пятна облезшей чешуи, заменившие красивый красно-зеленый рисунок.

Цивиэ не хотел слышать того, что скажут ему Очива и Тейнава. Каждое обвинение справедливо.

Цивиэ согласился заранее.

— Отпусти нас, — наконец, проговорила Очива. Ее голос был сродни шипению разозленного кхаджита. Цивиэ предположил: сгнили жаберные пластинки. По груди Тейнавы стекала полупрозрачная кровь. В ней уже завелись крохотные личинки, похожие на рисовые зерна.

— Мы не виним тебя, — продолжала Очива. – Очищение всегда было частью Темного Братства. Но мы с братом – Темные Ящеры, с рождения назначенные служить Отцу Ужаса, и нам горько, что мы здесь.

Цивиэ потер переносицу. От вони тухлой рыбы тянуло сблевать – при всей его небрезгливости.

— Что я должен сделать? – Цивиэ сглотнул кислятину. Пустой желудок сводило болезненными спазмами.

Тейнава и Очива переглянулись. Тейнава почесал разрез на горле, выскреб комочки крови.

— Ты исполнил приказ Спикера и теперь выполняешь контракт… но мы умеем считать, — Очива попыталась вздохнуть недвижимой грудью. На пол осыпалось несколько чешуек. – Наших душ больше, чем одна. Решение за тобой, но может быть…

— Стать учеником некроманта?

Цивиэ назвал вещи своими именами.

«Останешься со мной».

Стало легче, даже смрад отступил, точно проникла сквозь камни нибенейская свежесть.

Ящеры молчали.

«Ситис, Отец Ужаса, и невеста его, Нечестивая Матрона, вряд ли презирали некромантию», — Цивиэ обнаружил, что всерьез размышляет о предложении Селедэна.

— Даже если он заставляет вас говорить … Я подумаю.


Пологий склон Гнилолиста заставлял мертвецов скатываться и прижиматься друг к другу, словно замерзшим щенкам. Они текли и прорастали друг в друга; «отпущенные» некромантом Очива и Тейнава присоединились к Мраж-Дару и Грогону, потревожив бахрому оранжевой плесени и гирлянду гнилушек-огоньков.

Шерсть, чешуя и плоть смешивались и становились неотличимыми друг от друга. Братья и сестры.

В какой-то момент Цивиэ позавидовал им.

Он заглянул к луже меловой воды, захлебнулся и долго выкашливал гадко-безвкусную жижу. В пищевод тупым колом вкручивался голод. Я уже несколько дней здесь, сделал Цивиэ равнодушный вывод.

Время умерло в Гнилолисте. А желудок Цивиэ набит песком.

Он рассмеялся.

Селедэн скрючился в странной позе поодаль, разделся до пояса. Кинжал знакомо полыхал багрянцем.

Голым Селедэн был тощ и непригляден. Вялые мускулы, узкие кости и длинная шея – шея общипанного гуся, чего бы он о себе ни думал. Пока Цивиэ решал, отвернуться или нет, Селедэн вспорол впалую грудь прямо под треугольником ребер.

Он вывернул целый ломоть кожи, тонкого слоя мышц; треугольный надрез напоминал арбузы на рынке. Запустил внутрь ладонь, мягко сжимая покрытые кровью и какой-то внутренней слизью потроха.

Цивиэ не отвернулся.

Асассин Темного Братства, он никогда не вскрывал мертвецов – хоть и учился немного анатомии, чтобы знать уязвимые точки. Он ощутил любопытство.

Селедэн шевелил губами, в уголках рта пенилось розовым. Он отворил себя, точно потайную дверь запретным ключом, и теперь аккуратно вытаскивал сдвоенные мешочки легких – задохнулся и по-рыбьи хватал воздух, когда пересек трубки бронхов, выставив темные провалы.

Цивиэ приблизился и поднес ладонь. Из обрывка трахеи вырывался теплый воздух. «Голоногий» или нет, пока некромант оставался живым.

— Ты умираешь? — спросил он.

Селедэн слепо таращился. Глаза его напоминали глаза данмера: в белках растеклись капилляры. Пена теперь шла носом.

— Нет, — ответил он долгую агонию спустя – и дорезал легкие, отбросил, словно собачий корм.

Цивиэ не стал дожидаться, пока Селедэн вытащит пустой узелок желудка, кишки – одним словом, выпотрошит себя, словно пресловутого гуся на Праздник Урожая; самого тощего, жесткого и невкусного гуся в Тамриэле.

— Знаешь, я ведь решил подумать над твоим предложением, Селедэн… или уже лич?

— Ритуал не окончен, — сказал тот, заставляя усомниться: способно ли существо без легких и голосового аппарата говорить? – Думай, Душитель.


Телиндрил дожидалась его у воды. Она сидела на корточках, опустив руку в набежавшую блеклую лужицу – вода омывала распухшие пальцы. Заметив Цивиэ, вытащила из собственной спины кинжал.

«Чмяк». Эхо усилило звук до оглушительного.

Телиндрил хорошо сохранилась. Бегло глянув на нее, Цивиэ заметил только несколько трупных пятен, похожих на синяки от побоев, и раздуваться она только начала.

Вообще-то Цивиэ и убил ее последней, воткнув нож посреди людной площади Анвила, но с тех пор прошло много дней… или нет?

— Ты голоден? – спросила Телиндрил.

Затихшие было внутренности скрутило судорогой, но Цивиэ благоразумно мотнул головой.

— Голоден, я знаю, — улыбнулась Телиндрил. Она подобралась на четвереньках, расплескав меловую воду. Правый глаз потек немного, заметил Цивиэ вблизи, но пахло от нее пока почти приятно. Может, потому что он сам притерпелся к трупному смраду.

Телиндрил встала перед ним на колени, а потом отрезала себе грудь.

У нее были маленькие груди: целиком помещались в ладони. Не раз Цивиэ воображал ощущение упругой мягкости и тепла, и отгонял мысли: представить тощенькую и мелкую эльфийку в постели, все равно, что ребенка.

Она резала себя без экстатической агонии Селедэна: так готовят ужин.

Грудь расплылась по ладони – острый сосок между пальцев, смуглая кожа напоминала чашу, наполненную зеленоватым «пудингом» – жиром. В других местах жира у Телиндрил не было вовсе.

— Ешь, — сказала она, поднося свой дар к губам Цивиэ. Из дыры выплескивались остатки крови.

— Ну же. Это хорошее мясо, пока не порченое.

Цивиэ ощутил, как рот его наполняется слюной – кисло-горькой, то ли стошнить (но нечем), то ли… попробовать. Ему чудился запах молока.

Он оттолкнул руку Телиндрил.

— Это ведь он, некромант, заставляет тебя?

— Нет, — Телиндрил, похоже, обиделась. – Братья уже говорили: мы вернувшиеся, но мы свободны. А ты голоден.

— Слушай…

— Может быть, хочешь другого мяса? – она швырнула на пол грудь, которая плюхнулась на камни, словно перевернутая тарелка желе.

Цивиэ перехватил руку Телендрил.

— Не надо больше.
— Почему? Я хочу, чтобы ты съел меня. Так принято у моего народа: поедать врагов после битвы, но иногда – друзей тоже. Я не знаю, стала ли врагом тебе или осталась другом… все, чего хочу, чтобы ты наелся.

Она встряхивалась, как мокрая собака. Мелкие белые зубы поблескивали в полумраке.

Раздавленная склера выступила мутной слезой, и Цивиэ понял, что не может обидеть «младшую сестру».

Даже если она – лесной эльф с дикарскими обычаями.

«Ты заслужила лучших похорон, Телиндрил».

Он поднял расплывшуюся по камням грудь. Надкусил – тронутая гнильцой плоть напоминала дичь. Желудок содрогнулся волной кислой тошноты, но потом принял пищу с жадностью.

Телиндрил довольно кивала, пока Цивиэ ел.

— Ты не будешь заставлять меня присоединиться к Селедэну? – спросил он, когда остался только сморщенный сосок, проглотить который было труднее всего.

Телиндрил пожала плечами, единственная грудь качнулась маятником.

— Нет. Я ведь не его зомби. Это твое решение… я просто хотела накормить тебя.


— У тебя заботливые друзья.

Селедэн опять снял свою чересчур просторную для костистого тела мантию. Зубьями гребня торчали голые ребра, в пустоте под ними мерцал гнилушкой зеленоватый огонек. Выпотрошенный живот скрепляли металлические скобы и знакомая грубая нитка.

«Совсем чуть-чуть осталось», — Цивиэ покосился на сдвоенный треугольник Песков Решимости: часы стояли перед Селедэном, почти опустошенные сверху и беременно-заполненные внизу.

Цивиэ знал предел своих сил: справится с некромантом, но не с личем.

— Надеюсь, это не ты заставил Телиндрил отдать мне собственное мясо.

Кинжал Селедэна лег рядом с Песками Решимости, будто сторожевой пес.

— Ты мне нравишься, Душитель. Хотя я никогда не понимал вашего служения: убивать людей, не испытывая к ним никаких чувств, и даже не пытаясь использовать потом трупы? Сущее расточительство. Впрочем, таков Ситис: бездумный хаос, лишенное логики и рассудка разрушение, вечная пляска оглушительных и нестройных нот в Музыке Сфер…

Цивиэ фыркнул.

— Зашей себе рот, — посоветовал некроманту, однако обнаружил, что хочет объяснить.

— Темное Братство – это, прежде всего, братство. Вы, служители Червя, грызетесь между собой, будто стая иглозубых рыб за кусок падали, а я мог доверять любому из Братства как себе…

— Но все-таки провел Очищение, — Селедэн даже не ухмыльнулся. — Ответь, Душитель: предавать близких проще, чем богов? Я не могу сравнить: у меня никогда не было друзей.

Цивиэ пожал плечами, а Селедэн продолжал:

— Мне кажется, ты сполна уплатил долги Хаосу Ситиса, а твои братья достойны покоя, новой жизни или чего-то еще. Исполни их желания.

Он протянул покрытую засохшей кровью ладонь.

— Не придется поклоняться новому богу, не все некроманты – Адепты Червя. Ты выберешь своих братьев – и только.

— Они мертвы, — сказал Цивиэ, и тогда Селедэн выставил ноги-кости, просунул указательный палец в пустоту, где когда-то умещались легкие и сердце, и тихо рассмеялся.

— Где граница между жизнью и смертью, Душитель? Ты уверен, что знаешь? Ты уверен, что она есть вообще?

Цивиэ потянулся к песочным часам (умолкни! Заткнись!), остановился, а потом резко обернулся – от прохладного прикосновения к плечу. Он знал, кого увидит, и все-таки глухо, по-животному заскулил.

Антуанетта Мари, его названная сестра — и любовница, взяла за руку и поцеловала кончики ногтей.

— Я так скучала, — проговорила она, растягивая гласные – бретонский акцент, который заводил Цивиэ до мурашек на спине и прерывистого дыхания.

Он оглянулся к Селедэну

«Будь ты проклят некромант»

(«Я согласен).

Антуанетта прижала его к стене:

— Ну же. Мы встретились. Поцелуй меня.


Двигалась она медленно, словно празднуя долгожданную встречу в люксе «Тайбера Септима» на шелковых простынях, а не среди камней и гнили. Неторопливо развязывала шнуровку легких штанов Цивиэ, хихикнув, задрала на нем грязную робу и ущипнула соски.

Антуанетта Мари была совсем живая – ни гнилостного запаха, ни потекших черт лица; только светлые волосы растрепались и потускнели немного, но сам Цивиэ вряд ли выглядел намного лучше.
Пахло от нее мокрыми листьями и муравьиной кислинкой. Когда целовалась, испарину на губах легко было принять за дыхание.

Они сползли на пол, переплетаясь руками и ногами; Цивиэ то ли пытался высвободиться из объятий (зомби!), то ли принимал Антуанетту с прежним восторгом. Она выиграла битву: оказалась сверху, и вытащила из его штанов налитый член, ухмыльнулась.

— Ты тоже скучал, — сказала Антуанетта.

Раздев его, разделась и сама. Цивиэ всхлипнул от тоски и желания, разглядывая кожу оттенка сливок – или меловой воды; дотронулся до острых коленей. Он еще помнил о Селедэне; проклятый некромант где-то здесь, наблюдает, наверное — безучастный, как статуя.

В Обливион Селедэна.

«Я убил ее».

«Она живая».

— Антуанетта, — позвал Цивиэ. Так хотел верить, но когда обхватил за ягодицы и протолкнул пальцы между ног, ощутил вязковатый холод раскисшей от дождя почвы. Но вместо отторжения ощутил, как член пульсирует все чаще. Антуанетта снова хихикнула и обхватила ствол. Нагнулась, касаясь потемневшими сосками, и стала ерзать, не пуская и дразня его.

Цивиэ полузакрыл глаза. Она всегда вела в постели – почему после ее смерти что-то должно измениться?

Он снова пощекотал внутри, забирая коричневую слизь. Между ног она стала темно-фиолетовой, холодной и, наверняка, где-то глубоко уже созревала гниль, может быть, гнездо личинок или мушиная кладка. Но Цивиэ кололся о жестковатые пшеничные волосы, и ужасно хотел в эту лиловую тесноту.

Он счастливо выдохнул, когда Антуанетта начала скачку.

«Она мертва».

«Что такое смерть, и есть ли она вообще, Душитель?»

Цивиэ удерживал убитую им женщину под ягодицы, и слушал, как она бархатисто стонет при каждом рывке.

«Смерти нет, Душитель».

Цивиэ понял: Селедэн рядом – голый и почти лишенный плоти. Он ласкал себя – длинный желтоватый член напоминал свечу. Селедэн открывал головку пальцами-костями, огонек под ребрами метался от горла до креплений на животе.

Смерти нет.

Из правой ноздри Антуанетты выглянула маленькая гусеница.

Селедэн часто-часто сдергивал; сухой обметанный язык облизывал дырчатые губы.

Антуанетта наклонилась, прокричала – «я сейчас!», и гусеница упала на подбородок Цивиэ, а он обломал ноготь, царапая камень. Потом выгнулся, выплескивая семя – живое в мертвое, потому что смерти нет, хотя Антуанетта заваливалась на бок окоченелой куклой; и в тот момент Селедэн взмахнул кинжалом, отсекая собственный, брызжущий семенем, член.

Он стоял над Цивиэ – кости, свет и магия.

Лич. В часах падали последние песчинки.

— Я…

«Согласен», — был готов сказать Цивиэ.


«Согласен».

Коленопреклонная поза Цивиэ означала не смирение, но понимание. Он думал обо всех смертях Тамриэля – и о возрожденных героях, о данмерских традициях привязывания душ, о принце Каролисе, долгие годы блуждавшем в подземельях Сентинеля, о возвращенцах из планов Обливиона и других чудесах, повторяющихся слишком часто, чтобы они оставались чудесами.

Смерти нет.

Цивиэ выберет не Темное Братство, но семью. Он оглянулся на Антуанетту Мари, рот ее был полуоткрыт в последнем стоне наслаждения. Селедэн подрагивал истонченными веками.

Торжествовал, наверное, но Цивиэ все равно. Селедэн получит бессмертие лича – и ученика.
Он протянул руку. Цивиэ ответил тем же.

За мгновение до того, как упала последняя крупица Песков Решимости, мелькнула фигура – призрак, клок тумана, его можно было принять за испарение от груды подернутых плесенью и ядовитыми цветами, мертвецов. Но Цивиэ узнал.

«Виченте?»

От вампира осталась горсть праха после второй смерти. Вдвойне неживой, он все-таки сумел вернуться.

Он подхватил песочные часы, и ткнул мерзким ощущением выдавленного глазного яблока в пальцы Цивиэ.

— Сделай, что должно.

Селедэн пронзительно закричал от боли и ярости.

По ладони Цивиэ стекал песок, осколки и кровь. Гнилолист откликнулся грохотом двери.

Цивиэ пялился под ноги – на Селедэна с костляво-обнаженным телом и гримасой обиженного ребенка на изможденном лице. Адепт Черного Червя, недвижимый, без мантии и плоти, казался маленьким и жалким.

— Ты поступил правильно, — сказал Виченте-призрак. Он потрепал Цивиэ по волосам. Эктоплазма пахла ряской. – Во славу Ситиса и Матери Ночи.

— Я мог бы вернуть их… и тебя, — пробормотал Цивиэ. Но это был неправильный ответ, и он откликнулся, прощаясь с Виченте:

— Во славу Ситиса и Матери Ночи.


Он провел в Гнилолисте еще день. Отделял сваленные в кучу подле выхода останки, хоронил каждого отдельно – дань, которую не сумел отдать вовремя в Чайдинхольском убежище, но теперь никуда не торопился.

Антуанетту Мари поцеловал еще раз, прежде чем укрыть землей.

Цивиэ попрощался.

Он похоронил и Селедэна – седьмым, вместо Виченте.

— Нечестивая Матрона, Мать Ночи, — проговорил он, потому что Темное Братство не молится Аркею. – Ты принесла в жертву пятерых детей своих, я же семь алтарей построил во славу Отца Ужаса, вознес на них братьев и сестер, любимую и учителя.

Он сглотнул и добавил после паузы:

— Примите же их души достойно в вековечной Пустоте.