Аттон Рэнд сидел в кокпите и через транспаристиловое лобовое стекло смотрел на галактику. Впервые в жизни ему казалось что галактика тоже смотрит на него.

Он стал учеником джедая.

Он почувствовал Силу.

Он... Стоп, минуточку, он, Аттон Рэнд, всегда ненавидел джедаев — за то, что они сделали с ним, за то, что он сделал с ними, за то, что они сделали друг с другом. За то, что они врали! За то, что смотрели свысока, а сами — все испортили. За то, что умирали как обычные, и кровь у них была красная, липкая и горячая!..

...и дай ему Сила хоть когда-нибудь забыть, какая у них горячая, липкая и красная, красная кровь. Аттону снова стало страшно и мерзко, и захотелось напиться и подраться и делать гадкие вещи: ужасные, жестокие вещи, о которых он не просто не смог бы рассказать — после которых он не смог бы смотреть ей в глаза.

Аттон зажмурился и вздрогнул, выпрямившись в кресле. На минуту ему показалось, что он и правда смотрит ей в глаза. А глаза у нее синие-синие, как варп, беззвучно проносящийся за стеклом... Точно, они же только что вышли из гиперпрыжка! А он все сидит как дурак, и таращится в окно, хотя сам закладывал маршрут.

— Тит дит биу биу вип? — спросил дроид, заехавший в кокпит.

— Пшел вон, — прошипел Аттон и вспомнил, что она ему говорила.

«Страсти нет, есть только спокойствие. Будешь раздражаться по пустякам...

...что, паду на Темную Сторону?

Нет, будешь мыть полы в грузовом отсеке.

Вот еще! Я ученик джедая, а не дроид-уборщик.

Ага, и тебе бы поучиться терпению и смирению. Мытье полов как раз поможет».

Она, которая сейчас говорит в его голове, такая маленькая, крепенькая и похожа на... на детеныша банты. На коровку банты с неровной светлой челкой и ясными синими глазами. Аттон в последние дни был сам не свой, как старался ей угодить.

Она... она ведь выслушала его. Все, что он ей наговорил, этой маленькой женщине с лицом-сердечком и короткими светлыми волосами: как лучше убивать джедаев, как обманывать их, подбираясь поближе, близко-близко, так, чтобы они даже не почувствовали, когда ты окажешься рядом — с улыбкой и виброножом.

Они только услышат, как ты шепчешь им на ухо, прижимаясь крепко, как любовник, и вгоняя нож под ребра: «Ты это заслужил».

Но за мертвых джедаев мало платили, больше платили за живых. Аттону было не плевать на кредиты, но все время хотелось убивать: он заставлял себя сдерживаться. Если бы он только убивал и убивал, командир бы счел его бесполезным. Кое-кого он приволакивал живым.

Как ту женщину.

Она спасла его от чего-то настолько страшного, что Аттон даже не совсем понимал, от чего, только помнил это чувство — будто бы сердце сжала ледяная рука. Та женщина спасла его, а он мучил ее, пытал, издевался над ней — а потом оставил истекать кровью.

Красной, липкой, горячей.

Она часто снилась ему по ночам.

Аттону снилось, что руки у него в крови: но это была неправда, он всегда работал очень чисто. Во сне он вытирал руки об штаны, но кровь не вытиралась, и об рубашку не вытиралась, и об жилет, только размазывалась по одежде, пропитывая ее, и воняла — Сила, как она воняла! — соленым железом и страхом.

Эта женщина так сильно его напугала, что Аттон был готов на все, лишь бы заставить ее замолчать. Но умирая, она словно светилась изнутри, и тогда Аттон тоже захотел умереть... но не смог.

Мертвая джедайка что-то сделала с ним, и теперь он не мог просто так взять и умереть.

А эта была живой. Живой джедайкой. И простила его за ту, мертвую. Внимательно выслушала, а под конец только посмотрела на него своими круглыми синими глазами и сказала раздумчиво:

— Она хотела тебя защитить. И, знаешь, ей это все-таки удалось... Я буду учить тебя, Аттон Рэнд. Потому что верю, что ты еще можешь исправиться.

— Стой... Будешь учить? — растерянно переспросил Аттон.

— Буду.

— После всего... этого — я могу исправиться?

— Да, — она смотрела на него очень серьезно, этот теленочек банты с неровной светлой челкой и строгими синими глазами. — А почему бы и нет?

И правда, почему. Почему бы не обучить убийцу. Почему бы не поставить на страже мира и порядка в галактике человека с руками по локоть в крови. Почему бы и нет. Да, почему бы и нет.

Ми-итра. Митра Сурик.

Аттон так любил ее, что готов был разрыдаться, — от слабости, от стыда, от счастья — но плакал он сейчас не поэтому.

Аттон смотрел на галактику так долго, что услышал. Услышал, как она поет. Изодранная в клочья войной, изгрызенная преступными синдикатами и вечно голодными корпорациями их маленькая галактика, утопленная в крови и железе, пела.

Аттон Рэнд слушал, как она поет, и плакал — навзрыд, как мальчишка.

Он стал учеником джедая.

Он почувствовал Силу и услышал, как поет галактика.

Галактика пела самым красивым на свете голосом — голосом Митры Сурик.