1. Первое звено: знакомство

Айдан щурится, сдерживает дикое желание сжать виски руками – темнота подземелий режет глаза почище яркого света, никогда бы не поверил, но ведь взаправду так; а от неверного, тусклого свечения факелов только ещё хуже, только мечутся по стенам тени – и он почти готов разглядеть в них кого угодно, что угодно.
Казалось бы, больше не о чем тревожиться, он спустился во мрак и он победил; и можно отдаться во власть усталости и забыть, что спешил и не успел, и утешать себя банальным «сделал что мог». Казалось бы, можно надеяться хоть на временное забвение.
Мучительно болит голова, каждый шаг отдаётся вспышкой белой, острой, жгучей боли; пожалуй, это даже смешно – преодолеть такое и не суметь всего лишь подняться по лестнице. Он и смеялся бы, если бы мог.
Женщина – Айдан помнил её имя ещё пару часов назад, рыжие волосы, сильные руки лучника, амулет со смутно знакомым знаком на шее – помогает ему подняться; странно, он и не заметил, как оступился на ровном месте. Она бормочет: «Ты в порядке?», и Айдан торопливо кивает, тут же пожалев об этом – белое, звенящее вспыхивает с новой силой, заслоняя весь мир, и даже когда чуть отпускает, перед глазами всё так же плывут слепящие молнии, словно огненные стрелы.
Ему кажется, что тёмные коридоры будут вечными, что проще уже сдаться, позволить себе соскользнуть во мрак – и ни о чём больше не думать. Об этом упорно шепчет голос в глубине сознания; Айдану кажется – его собственный, но с новыми, незнакомыми интонациями.
Женщина смотрит на него с сочувствием, потирает виски точно таким же движением – видимо, и ей не лучше, хотя она по крайней мере не убивала собственного брата, пусть и превращённого уже в пустой сосуд для великого зла.
Айдан закрывает глаза и сквозь вспышки белых молний видит потёки крови на грязных камнях и разрубленное тело Альбрехта – или было не так?
Во рту стоит отчётливый привкус серы.

2. Второе звено: утешение

Сердце Адрии колотится так, что готово выскочить из груди, она сама удивляется, что Айдан ещё не заметил её волнения. Или он настолько поглощён своими переживаниями – что и неудивительно, или относит её реакцию на совсем другой счёт.
Адрия подливает ему ещё зелья, дурманящего, как вино, горького, как полынь; Адрия тушит все факелы, кроме одного, и в сгустившемся полумраке хижины подсаживается к Айдану ближе, ласково проводит пальцами по его руке.
– Я понимаю, – шепчет она.
Горечь питья хотя бы приглушает вкус крови и серы во рту и проясняет зрение. Голова ноет по-прежнему, но Айдану кажется, что он уже привык. Лучше жить с телесной мукой, чем с душевной, а от переживаний навязчивая пульсация боли немного, но отвлекает.
Он делает ещё глоток – и начинает говорить. Путано и бессвязно, словно пытаясь разом выплеснуть всё, что увидел и пережил; ему неловко – всё-таки, это только его проблемы, и надо быть сильнее, и, и…
Адрия целует его в плечо, и кладёт его руку себе на грудь, а потом тянет на ворох шкур, заменяющих ей постель. Айдан ещё продолжает говорить, когда она уже почти незаметно направляет его в себя и обхватывает ногами его бёдра.
– Ладно, ладно, – говорит она. – Я знаю. Забудь. Всё будет правильно.
Это ни разу не правильно – наслаждаться близостью с женщиной, ещё не успев даже опомниться после битвы, не успев похоронить своих мертвых. Но Айдан не может сопротивляться, с одной стороны ему кажется, что это Адрия обладает им, а не он ею, с другой – что так действительно нужно.
В её стоне больше торжества, чем наслаждения, но Айдан этого не замечает, как не замечал раньше её напряжённого волнения; он чувствует только, как она вдруг, в один момент расслабляется и безвольно раскидывается на постели.
Он целует её – в губы, в шею, в грудь, не обращая внимания на возвращающуюся резь в глазах, не пытаясь истолковать мечтательную улыбку на лице Адрии.

3. Третье звено: надежда

Дурёха Джиллиан продолжает лепетать о том, как удачно всё прошло, пока Адрия наконец не повышает голос и не кричит на неё, требуя принести уже тряпок, воды и зелий по списку.
Только после этого, оставшись одна, ведьма наконец-то смотрит на младенца, которому только что дала жизнь – которому давала жизнь с заката и почти до самого рассвета, если уж быть до конца честной. Адрия и не думала, что будет просто. Где-то в глубине души она вообще считала, что дитя, зачатое от Повелителя Ужаса в смертном теле, непременно должно будет убить свою носительницу – по крайней мере сама она непременно поступила бы так; хотя Адрия не уверена, что это дитя хоть что-то сознаёт, но воля отца уже простёрлась над ним; кажется, только её собственная воля и сохранила ей жизнь. Или – так и было задумано, кто-то ведь должен будет подготовить дитя к его роли.
К её роли. Девочка. Пухленькая, сморщенная, вся ещё в желтоватой смазке, уже покрасневшая от крика.
Адрия прикладывает дочь к груди, девчонка то ли не умеет, то ли не хочет сосать, давится и хнычет. Смешная. Такая хрупкая – под складками кожи жилки бегут к маленькому сердцу, тонюсенькие косточки ещё не срослись, блестящие внутренности ещё не износились, Адрии кажется, что она может раздавить дочь двумя пальцами – или даже одним. Раздавить, высушить и бросить в котёл – более сильного ингредиента, чем трупик новорождённого, она не знает. Но тогда другого шанса сыграть настолько по-крупному у неё не будет.
Девчонка наконец-то делает глоток – и засыпает, уткнувшись головёнкой в грудь матери. Адрия смеётся. Из этого тельца выйдет преотличнейший сосуд для сил Ада. Конечно, когда это тельце подрастёт, когда раскроются все те силы, что она постаралась в него вложить. Когда будет решаться, в чьей же руке эта девчонка окажется козырной картой.
– Не подведи меня, девочка, – шепчет Адрия. – Только не подведи.
Джиллиан замирает в дверях комнаты, любуясь открывшимся ей зрелищем.

4. Четвёртое звено: одиночество

Лия наконец-то находит подходящее сравнение: душевная боль – это как рана в неудачном месте. Сперва больно, до белого в глазах, до тошноты, до головокружения. Потом никак, пусто, тупо, глухо. Но стоит шевельнуться, и больно вновь.
О ранах она знает много, о том, как пережить потерю – ничего.
И проще всего ей кажется – злиться.
На себя и на этого, мать его, ангела, из-за которого всё началось.
Лия бросает ему в лицо злые, по-детски жалкие обвинения, позабыв о том, что они стоят у погребального костра, что, пока она кричит и плачет, от тела человека, заменившего ей семью, остаются лишь обугленные кости да жирный пепел.
Тираэль говорит медленно, осторожно – она не дослушивает до конца: ну ладно, ну пускай он тоже что-то там потерял, ей от этого не легче. А потом он берёт её руку в свою, и Лия снова плачет. Теперь уже от внезапного тепла.
Она отводит Тираэля в сторону, она почти вешается ему на шею. Она шепчет:
– Раз уж ты из любви к людям разрушил мою жизнь, давай, будь человеком.
Он не понимает, а она боится, и объяснить может только в самых грубых выражениях, которые помнит из своего нищего детства. Или делом – быстро, чтобы не передумать, пробираясь пальцами под его тряпьё (архангелы в сияющих доспехах, рассказывал, бывало, дядя Декард, Лия старается не рассмеяться, иначе зарыдает вновь), прижимаясь к нему всем телом. Лия знает, что она красива, не в одном городе уличные мальчишки свистели ей вслед, и сейчас она впервые собирается этим воспользоваться.
Она знает, что будет больно, и потому спешит.
Тираэль входит в неё, и она отчаянно толкается навстречу, и горько думает, что отныне любые мысли о близости будут связаны в её памяти с шипением и треском огня, пожирающего мёртвое тело, с запахом густого дыма и горящего жира.
И с тем, что частица её крови осталась не где-то – а на одежде бывшего ангела.

5. Скрепляющее звено: воспоминание

Пустота небытия схожа с морозным ветром человеческого мира, так же сдирает плоть с костей, обнажая нервы – даром, что ни плоти, ни костей, ни нервов уже нет.
Диабло, Повелитель Ужаса, всё ещё не мёртв, хотя и не жив.
Заполучив тело девчонки Лии, он получил и её воспоминания, и даже теперь не может удержаться от смеха, думая о том, что она спала с Тираэлем. Вот уж воистину любитель людей.
Думает ли сейчас Тираэль о судьбе бессмертной души и смертного тела своей любовницы? О да, наверняка, и, – бестелесно усмехается Диабло, – наверняка о теле не меньше, чем о душе. Это были очень, очень сладкие воспоминания.
Думает ли сейчас коварная ведьма о судьбе ребёнка, которого целую ночь рожала в муках и чуть не умерла от боли и потери крови? Или, может быть, вспоминает королевского сынка, который однажды разделил с нею ложе и который, завершив своё предназначение, рассыпался прахом на полу Святилища Хаоса?
Пусть думают, пусть чувствуют, что кое-кто вспоминает их и сейчас. Пускай боятся.
О да.
Тираэль, зовёт Диабло, архангел Тираэль, боишься ли ты быстротечности людской жизни, боишься ли ты, что душа твоей девчонки навеки во власти ада, ибо аду была она предназначена? И чего из этого – больше?
Адрия, шепчет Диабло, моя хитрая Адрия, боишься ли ты мести, и если да – то с чьей стороны? Может быть, ты надеешься ускользнуть от людей, как ускользала не однажды? Может быть, ты боишься вновь откликнуться на мой зов?
Лия, думает Диабло, беглянка Лия, куда же ты скрылась? Боишься ли ты, что куда более – моя дочь, чем дочь человеческая? Боишься ли явить себя, зная, откуда твоя сила? Боишься ли не устоять перед соблазном? Беглянка Лия, каким славным демоном ты могла бы стать.
Да, смеётся Диабло, я знаю о вас всё, я знаю, что вы боитесь.
Покуда страх живёт в ваших сердцах, шепчет он небытию, буду жить и я.