Гаррет никому никогда не завидовал — ему принадлежал весь мир в тени и все тени в мире.
И сумерки особняка Монтериджоне, родового гнезда семьи Аудиторе, древнего клана ассасинов, — тоже были владениями Гаррета.

Он знал: сколько бы лет они не виделись, Эцио Аудиторе все равно догадается, что его старый знакомец здесь. По сгустившемуся мраку в коридоре, по едва теплящимся факелам и ночной тишине, окутывающей дом.
Поэтому он просто ждал — чутье приведет Эцио.

Дверь в библиотеку растворилась, и Гаррет поднял голову.
— Никакого огня, — предупредил он едва слышно вместо приветствия. Но такому, как Эцио, не нужны ни свечи, ни факелы. Он — сам как пламя.

***

Мальчишками они были обыкновенными — шумными, дерзкими, драчливыми.
И, наверное, слишком разными, чтобы подружиться.
Гаррет был сыном служанки из трактира. По будням его мать надевала засаленный фартук, на праздники свое единственное украшение — дешевые коралловые бусы.
Эцио был мальчиком из хорошей семьи. По будням его мать надевала платья из атласа, на праздники — тяжелое изумрудное ожерелье.
Гаррет учил Эцио, как подобраться к торговцу, чтобы незаметно срезать кошелек. Эцио показывал, как взобраться по ровной, на первой взгляд, стене, чтобы удрать от обокраденного торговца.
Еще они сидели вдвоем на покатых крышах домов, болтали, мечтали, хвастались — пока на выцветающем ночном небе таяла луна.

Судьба рано развела их. Гаррету было тринадцать, когда он попался. Вот только человек, который поймал Гаррета за руку, больше разозлился тому, что рыночный воришка видит его, чем тому, что пытался обокрасть.
Спустя много лет Эцио никогда не спрашивал, куда он исчез, да Гаррет и сам все равно бы не стал рассказывать.

Но когда они встретились снова, Гаррет совсем не удивился тому, при каких обстоятельствах это произошло.
Иначе быть и не могло.
Он, нагруженный добычей, уже покидал беспечный богатый Ватикан, когда в анфиладе дверей мелькнула белая фигура с надвинутым на лицо капюшоном. Следом слышались возгласы, звон оружия, беспорядочные приказы. Гаррет невольно скрипнул зубами. Появление стражи сейчас было совсем некстати. Только римские ассасины могли позволить себе подобные наглые выходки — и никакого уважения к тонкой работе всех остальных.
Ассасин метнулся в темный проем, где притаился вор. Они столкнулись буквально нос к носу. И Гаррет молча втолкнул его в тень.
Стража пробежала мимо.

Эцио сразу узнал Гаррета, несмотря на шрам на пол-лица, искусственный глаз, жесткие морщины в уголках рта и тени под глазами — отметины бессонных ночей.
Эцио узнал, и под каймой белого капюшона мелькнула радостная мальчишеская улыбка.

Им нечего было делить друг с другом. Гаррет предпочитал вести жизнь одиночки, который сам выбирает, на кого работать. Жизнь Эцио была отдана в залог ордену ассасинов, их долгу, мести и чести.
Им нечего было делить, даже дни и ночи. Потому что и так было ясно: Гаррет принадлежал тьме, а Эцио — свету.
Для Эцио шумели залитые солнцем площади и рынки, звенели в полдень церковные колокола. Для Гаррета шептали в сумраке трепещущие листья, трещали в полночь надоедливые цикады.
Эцио пах сухим сеном и свежей кровью, Гаррет — горьким дымом и выскобленной древесиной. Один забирал деньги, другой — жизни.
Они встречались на изломе дня — замершие фигуры на крыше, неподвижные как каменные горгульи, чуткие как стервятники — Эцио Солнечный, Гаррет Сумеречный.

***

— Никакого огня, — предупредил он едва слышно вместо приветствия.
Эцио переступил порог, мягко закрыл за собой дверь. Он был в белой просторной рубахе, длинные волосы собраны в хвост. Красавчик, везунчик, любимчик женщин.

Он подошел ближе, и только тогда Гаррет заговорил:
— Я с посланием и надолго не задержусь. В Монтериджоне слишком много соблазнов для меня.
Эцио, понимающе кивнув, беззвучно засмеялся, и Гаррет продолжил:
— Кое-кто просил передать, что испанский бык готовится расшибить твои ворота… И лично от меня: потренируйся в навыках корриды, тореадор, потому что до сих пор тебе попадались только коровы.
Но как всегда Эцио обратил внимание вовсе не на самую важную часть послания:
— Кое-кто попросил?
Гаррет невольно закатил глаза.
— Женщина, если ты спрашиваешь об этом. Светлые волосы. Очень красивая. На мой взгляд, язычок у нее слишком длинный. Впрочем, в постели это может быть достоинством.
— Ты как всегда романтичен, Гаррет.
— Женщины хуже убийц и воров, Эцио. Мы всего лишь забираем или жизнь, или кошелек. А женщины — и то, и другое.
— И ты все еще не хочешь помочь нашему ордену, старый ворчун?
— Ты умеешь задать вопрос вовремя. И в лучшие времена нет, а сейчас тем более, когда твое имя в первой строке списка личных врагов папы римского. И это не похвала, Эцио, здесь нечему радоваться.
Эцио присел на край стола, не обращая внимания на разлетевшиеся бумаги.
— Должно быть, прекрасная монна со светлыми волосами немало заплатила, раз ты согласился поработать простым курьером.
Гаррет дружески похлопал его по колену.
— Я кровно заинтересован в твоем благополучии, малыш.
— Вот как?
— Пока гвардия Ватикана гоняется за тобой, никому нет дела до простого бедного вора. Так что беги, Эцио, не разочаровывай даму. Ты ведь еще не зарос жирком?

Им обоим было под сорок. К этому возрасту Джованни Аудиторе, отец Эцио, уже вырастил сыновей и дочь, вошел в доверие к флорентийскому князю Лоренцо Медичи. Эцио же так и остался мальчишкой — дерзким и беспечным... или нет?
Гаррет хорошо видел в темноте, но не был уверен, что сумеет правильно прочитать на лице друга, о чем тот думает, когда трет пальцами губы и подбородок.

И только через пару мгновений Гаррет понял, что тот держит в руке медальон. А он и не успел заметить, когда Эцио успел вытащить вещицу из его кармана. Что ж, похоже, жирком этот ассасин и вправду не зарос.
— Это мое, мессир Аудиторе, не изволите ли вернуть?
— Женский медальон, Гаррет. И на нем очень знакомый герб… — Эцио поднял изумленный взгляд. — Да это же медальон Катерины Сфорца! Где ты его взял?
— Ты задаешь бестактные вопросы. Где, по-твоему, мог его взять король теней и воров? — для пущей убедительности Гаррет возмущенно щелкнул пальцами. — Вот только что нашел в этом особняке на полу.
— На представительнице женского пола, хочешь сказать.
Гаррет сделал вид, что обижен подобным недоверием.
— И если она была рыженькая, наглая и с потрясающими бедрами, то… — Эцио возбужденно поднялся на ноги, крутанулся на каблуках, но когда снова нашел взглядом кресло, оно уже было пустым.

***

Гаррет прощался с особняком Монтериджоне. Огромный красивый дом — как жаль, что скоро превратится в руины. Успеет сбежать Эцио или нет, в любом случае Чезаре Борджиа не оставит от поместья и камня на камне.

Может, поэтому Гаррет старался не привязываться, не беречь и не хранить. Ему не нужны ни надежный дом, ни вечная дружба, ни преданная любовь.
Только тени и свобода.

***

Дело было весьма тайным, раз заказчик решил встретиться наедине, избегая посредников, — Гаррет это хорошо понимал.
Он покинул тень и вступил в освещенный круг перед камином, иначе его не увидели бы.
В комнате было темно, прекрасная монна — красавица со светлыми волосами и слишком длинным язычком — тоже предпочитала полумрак яркому свету.
Лукреция Борджиа.

— Так Эцио Аудиторе тебя не заметил?
— Еще как заметил, сиятельная госпожа. Пришлось признаться, что меня прислала прекрасная женщина…
Гаррету нравилось дразнить дочь папы римского. Нравилось видеть, как поджимаются накрашенные кармином губы, гневно блестят глаза.
— Он решил, что о нем беспокоится графиня Катерина Сфорца.
— Эта перекрашенная шлюха? — Лукреция с облегчением выдохнула. — Вот надутый индюк.
— Просто влюбленный болван, монна.
Эцио Аудиторе не был болваном, разве что самую малость, но Гаррет не собирался переубеждать никого из Борджиа.
— Так где документы, которые ты достал?
Гаррет кивнул на каминную полку. Старые свитки, он посмотрел, были исписаны размытой временем арабской вязью. На что Лукреции бумаги, которые она даже прочитать не сможет?

Сиятельной госпоже Лукреции пришлось встать и подойти к камину, чтобы взять документы в руки. Гаррет чуял ее духи: пачули, розы и ваниль. От удушающего запаха закружилась бы голова у кого угодно, у Эцио точно бы, подумал Гаррет.

Лукреция развернула пергамент.
— Да, это то, что нужно — наследие ассасинов. Но теперь Аудиторе его не получит.
И швырнула в огонь. Старый пергамент вспыхнул и рассыпался за мгновение.

Гаррет отступил в тень.

— Я делаю это ради моей семьи, — прошептала Лукреция за спиной.
«Я делаю это ради моей семьи», — отозвались эхом слова Эцио, сказанные когда-то давным-давно.

«Ради моей семьи», — произнес зареванный мальчишка, осиротевший в один день, когда казнили отца и братьев: набросили на шеи петли и вздернули, как простых бродяг.
Ладони у него были в кровь изрезаны жесткой веревкой.
Гаррет протянул пятерню, помог взобраться на крышу — внизу стражники искали последнего из мужчин Аудиторе — и только на мгновение показалось, что кровь Эцио была на его, Гаррета, руках.