***
Ему редко снилась тюрьма Кастильо дель Принсипе в Гаване — ее холод, сырость, вонь. Но лязг железных дверей — неторопливый, изматывающий, одно ожидание которого вынимало душу, — он забыть так и не смог.
Услышать этот скрежет ночью – плохой знак. Кого-то вытащат из переполненной камеры на бессмысленный изматывающий допрос под яркий свет в глаза. Люди на узких деревянных нарах замирали, очнувшись от беспокойного душного сна. Общее на всех молчание давило, а тягучий металлический лязг выедал последние силы…

Сан-Роман открыл глаза. Было темно, наручные часы показывали пятый час утра — до рассвета еще нескоро. Неподалеку стонала какая-то ночная птица. От прохладного воздуха озябли руки.
Это не Куба — всего лишь забытый богом уголок в одной из провинций Боливии: сельва, камни, холодные горные ручьи.
Где-то здесь прятался человек по имени Эрнесто Гевара де ла Серна и по прозвищу Че. Полк рейнджеров «Манчего» вел на него охоту.
Сан-Роман зашнуровал ботинки и вышел из палатки. Офицеры спали одетыми, как и солдаты. Партизанский отряд Гевары был окружен, не сегодня-завтра жди нового боя. Поздно вечером крестьянин из Ла-Игеры сообщил, что неизвестные оставили следы на его картофельном поле. И едва рассветет, разведчики прочешут неглубокое ущелье.

Неугомонный Джейсон Хадсон уговорил его приехать в Боливию полгода назад.
Сан-Роман и сам не понимал, почему согласился.
Хадсон всегда был похож на большого добродушного волкодава, который придушит, не прекращая при этом радостно вилять хвостом. В марте шестьдесят седьмого он появился на базе сто первой дивизии, где Сан-Роман тренировал десантников-парашютистов — почти половина была набрана из кубинцев-эмигрантов.
— Не желаю знать, на какую бойню вас отправят, но я сделаю все, чтобы вы сумели выжить, — повторил Хадсон слова Сан-Романа после тренировки. — Хорошо сказано.
Свои черные очки на пол-лица он так и не снял, и Сан-Роман был вынужден смотреть в непроницаемые, отражающие солнце стекла.
Хотелось отступить на шаг или два, отдалиться от всего, что сулило появление специального агента.
— Я едва разыскал вас в этой дыре, капитан, — продолжил Хадсон. — После того, как за неповиновение приказу во Вьетнаме вас едва не разжаловали, а затем…
— Я не воюю с детьми, — прервал Сан-Роман чужие воспоминания о Вьетнаме.
Он знал: не Джейсону Хадсону говорить о нарушении приказов. За своеволие Хадсон уже попадал в список агентов, объявленных руководством центрального разведывательного управления особо опасными ренегатами, а значит, подлежащими смерти без суда и следствия. И все же он вернулся на службу этой стране.
Как и сам Хосе Сан-Роман, который поклялся больше не иметь дела с теми, кто предал бригаду 2506.
— Что ж, между нами, я тоже считаю Вьетнам слишком дорогой для нашей страны авантюрой, — кивнул Хадсон, — когда есть интересы намного ближе. Боливия, например. Вот уже несколько месяцев боливийцы пытаются выкурить из Ла-Паса кучку партизан. Говорят, их возглавляют коммунисты с Кубы. Но армия не может ни поймать их, ни дать достойный отпор. Эти дурни просто подставляются под пули, — с досадой сказал он. И эмоции в голосе была искренними. Вряд ли он жалел незнакомых боливийских простофиль, бывших крестьян и ремесленников, которых заставили взять в руки оружие. Просто агент Хадсон предпочитал, чтобы за работу брались профессионалы.
— Будь у нас полк в три-четыре сотни человек, знающий толк в войне с партизанами, мы бы покончили с этим дерьмом за пару месяцев.
— Но вы — не армия. Так кто отправляется в Боливию? Это ваши люди? Они хотя бы говорят по-испански? — довольно резко спросил Сан-Роман.
Хадсон помедлил и покачал головой.
— Это ваши люди, капитан. Феликс Родригес, Рейнальдо Лацо, Фелипе Сильва, Карлос Сантьяго. Мы даем им полномочия спецагентов для работы с боливийской разведкой. Но все будет бесполезно, если вы не возьметесь натаскать тамошних рейнджеров.
«Эта сука Хадсон», — называл за глаза свое непосредственное начальство сержант отряда разведки и диверсии Фрэнк Вудс. И Сан-Роман полагал, что у обычно сдержанного сержанта были на то веские причины.

Тогда они еще не говорили о Че Геваре.
Никто не верил, что друг Фиделя Кастро, решивший освободить всю Латинскую Америку от гнета империализма, выбрал для своего первого удара Боливию.
Нужно было просто покончить с мятежниками.
Сан-Роман и сам не знал, почему согласился. Может, потому что солдаты бригады 2506, расформированной еще пять лет назад, по-прежнему считали его своим капитаном.
А может, потому что добродушный волкодав Хадсон, вцепившись раз, никогда не бросал добычу.

***

Кастильо дель Принсипе, старинный испанский форт, служил тюрьмой для политических заключенных, когда Хосе Сан-Роман еще и не родился.
В первый раз Сан-Роман провел за его стенами и решетками пять месяцев в пятьдесят девятом, когда был обвинен в том, что он, офицер революции, помог бежать с Кубы старому командующему свергнутого президента Фульхенсио Батисты. И это правда, он помог — в самый разгар чистки армии по делу 39/59. Любой судебный процесс занимал тогда не более пятнадцати минут. Достаточно, чтобы зачитать приговор и вывести во двор, чтобы расстрелять. В свое время Фульхенсио Батиста, которого называли жестоким диктатором, объявил амнистию мятежнику Фиделю Кастро. Получив власть в свои руки, Кастро такой ошибки не повторял.
Тогда капитану Сан-Роману было двадцать девять, и он был готов к смерти. Но его освободили — вмешался сам генерал Убер Матос, и это был шанс на жизнь, которого Сан-Роман не ждал.
Покинув тюрьму, он благодарно перекрестился, глядя на колокольню собора Санта-Марии.
Лучи закатного солнца окрашивали белые камни города кровью.

В Майями солнце светило, почти как в Гаване. В самые ясные дни с набережной можно было разглядеть на горизонте очертания вершин Сьерра-Маэстра, окутанные синей дымкой.
Куба была близко и невыносимо далеко.

С каждым днем беглецов с Острова Свободы становилось все больше. Для американцев, полагал Сан-Роман, их недовольная ожесточенная pandilla была почти обузой. И пока неугомонные кубинцы не начали диктовать свои порядки в Майями — лучше помочь вернуться домой.
Все они верили, что скоро снова увидят белую Гавану.

Но то, что произошло потом — после года ожесточенных тренировок, меняющихся планов и клятвенных обещаний — иначе как предательством не назовешь.
Они отправились на Кубу, чтобы умереть — умереть во имя свободы. Те три дня, когда бригада 2506 пробивалась вперед через топи Сапаты, а затем отступала, оставляя тела погибших в трясине, и позже, на горячем песке Плайя Хирон, где Сан-Роман в последний раз по рации умолял об обещанной помощи американцев — заклинал именем Кубы — все они тогда считали себя мертвецами. И страха не было.
Только когда железные ворота дель Принсипе с тем же изматывающим душу скрежетом закрылись за спиной, Хосе Сан-Роман понял, что все еще жив.
И это было худшее, что могло случиться.

***

О том, что партизанскую войну в Боливии начал команданте Че Гевара, стало ясно уже в мае. Сан-Роман был бы рад не знать подробностей, но он знал: после того, как интервью с Геварой появилось в одной из местных газет, ее редактор был арестован за неблагонадежность. Обоих журналистов, на которых вышли партизаны, пытали. Их избивали достаточно долго, чтобы один из них указал местонахождение старого лагеря Че.
Грязную работу делали боливийцы, но Сан-Роман знал, что всегда присутствовал «доктор Гонсалес» — один из агентов ЦРУ – Джейсон Хадсон или кто-то из тех, кто работал с ним. В тот раз — Рейнальдо Лацо.
Сан-Роман помнил его шестнадцатилетним лопоухим мальчишкой, который вступил в бригаду 2506, соврав о своем настоящем возрасте. Дожить до восемнадцатилетия у Рейнальдо было не так много шансов.

Они отошли на достаточное расстояние от старого завода сахарного тростника, где на скорую руку оборудовали базу для тренировок полка «Манчего».
— Он был весь в крови и очень боялся, что в госпитале вколют обезболивающее, — рассказывал Рейнальдо, махом сев прямо на траву. — Ему даже операцию в госпитале делали без наркоза.
— Боялся сказать лишнее, — кивнул понимающе Сан-Роман.
— А затем прибыл полковник Арана из военной разведки, и все началось по новой. Он приказал перебить руки и ноги пленного молотком, но добился только признания, что Гевара здесь, в Боливии. Больше ничего. Я все это видел и слышал. — Рейнальдо сглотнул, прежде чем продолжить. Сан-Роман видел, что ему отчаянно не нравится, что происходит. И да, они вели охоту на врага — на одного из тех, с кем сражались на Кубе.
— Полковник сказал, что вывезут пленного в столицу на вертолете, чтобы оказать квалифицированную медицинскую помощь. Но вертолет вернулся слишком быстро. На все мои вопросы боливийцы отвечали, что пленный бежал. Но он был не в том состоянии, чтобы бежать, капитан.
Рейнальдо перевел беспомощный взгляд на командира.
— Пилот признался, что полковник приказал выбросить умирающего в джунгли.
Прошло шесть лет с поражения на Плайя Хирон и четыре года с того дня, как Сан-Роман пообещал доверчивому лопоухому юнцу, что тот выйдет из Кастильо дель Принсипе живым и отметит свои восемнадцать, как полагается, в кругу семьи.
Каждый из бригады 2506 по-прежнему был в состоянии войны с режимом Фиделя Кастро.

Поэтому Рейнальдо Лацо поднялся и ушел писать отчет для Джейсона Хадсона.

***

Запахи тюрьмы — дерьмо и кровь. Необязательно избивать заключенных, чтобы сделать их жизнь невыносимой.
Можно запихнуть три десятка человек в камеру полтора на два метра и выдать одно ведро на всех. Можно на несколько недель отправить в одиночку без света. Можно сообщить, что твоя сестра, мать двоих детей, арестована за участие в контрреволюционном заговоре и отправлена в трудовой лагерь на перевоспитание вместе со шлюхами.

Первые три месяца их таскали на допросы каждый день. Следователи не искали доказательства вины, они искали заговор – кто еще собирался поддержать бригаду 2506 на Кубе?

Хосе Сан-Роман запретил себе думать о Роберто, младшем брате. Они простились еще на транспортнике «Хьюстон». Обнялись и пожелали друг другу хорошей смерти. Пятый батальон, который возглавлял Роберто, высадился на Плайя Ларга, и больше Хосе его не видел — ни среди живых, ни среди мертвых.

Они столкнулись в коридоре, когда Хосе выводили с очередного допроса. Он провел ночь на ногах и теперь еле держался, щурясь от едкого электрического света.
Они сцепились взглядами, мгновенно узнавая друг друга. Роберто выглядел так, словно его пытались уморить голодом. А потом он рванулся из рук охраны навстречу брату.
— Все хорошо, Пепе! — Роберто выкрикнул его домашнее прозвище, и это отозвалось в груди тепло и болезненно. — Знамя бригады они не получили! Мы успели переправить его…
Договорить он не успел, его ударили, повалили на пол.

Первые месяцы были тяжелыми, но потом — еще труднее. Больше не было оружия в руках, чтобы сражаться за свое дело. Все, что у них осталось — терпение и вера в себя.
Каждый понимал: возможно, они больше никогда не увидят тех, кого оставили на другом берегу — родителей, жен, детей. И если не расстреляют, то грозит тюремный срок в два, а то и три десятка лет, пока не иссякнут молодость и силы. Стоило ли выживать, чтобы выйти на свободу дряхлым больным стариком?
Про американцев, бросивших бригаду 2506 на произвол судьбы, говорили разное. Говорили, президент Кеннеди отказывается признать участие американской армии в высадке в Байя Кочинос. И еще говорили, что он готов начать переговоры с Кастро о судьбе военнопленных. Но и то, и другое не вызывало ничего, кроме раздражения и ненависти.

Перед самым судом им швырнули газеты. Все на английском, поэтому Сан-Роману пришлось зачитывать и переводить вслух. Он мог бы солгать: больше никто в этой камере не говорил и не читал по-английски, но он сказал честно:
— Весь мир считает нас дешевыми трусливыми наемниками, которые бросили оружие при первой же угрозе.
И добавил, глядя в опустошенные усталые лица:
— Кастро устроит для нас публичный суд. Давайте покажем, чего мы стоим на самом деле.

Первое слушание проходило в гаванском дворце спорта – трещали телекамеры, слепили глаза вспышки фотоаппаратов. Пленников было решено выставить напоказ.
Сан-Роман оглядел зал. Солдаты бригады 2506 были без формы, нашивок и знаков отличия, одеты в простые белые футболки. Такие одинаковые, такие разные.
Над головами было растянуто большое полотно «Родина или смерть!».
Сан-Роман невольно улыбнулся.
Именно с этими словами они сражались и умирали на Плайя Хирон: родина или смерть.

***

Второе судебное слушание обошлось без телекамер и микрофонов для подсудимых. Фидель Кастро никогда не повторял одну ошибку дважды.
Их просто выстроили в тюремном дворе и зачитали приговор.
За государственную измену бригаду 2506 всем составом приговорили к высшей мере наказания — расстрелу.

Почему-то никто не сомневался: казней не будет, Фидель пытается надавить на американцев, чтобы заставить их побыстрее раскошелиться.

Но через несколько дней ранним солнечным утром по старым камням испанского форта раздался четкий строевой шаг. К узкому зарешеченному оконцу кинулись все, хотя мало что можно было увидеть. Рауль Хименес взволнованно передавал, что происходит, тем, кто не мог подойти ближе:
— Вывели кого-то из наших… Не могу разглядеть, кто это, слишком далеко. Солдаты выстраиваются в строй…
Судорожно сцепив пальцы за спиной, Сан-Роман ждал. Несложно было догадаться — показательный расстрел на глазах всего дель Принсипе. Все как полагается: строй солдат, повязка на глаза, слова приговора разносятся в сладком по-утреннему воздухе.
Хосе не видел, но представлял, сколько возмущенных, гневных лиц сейчас прильнули к окнам, сколько побелевших рук вцепились в решетки. Он ждал, когда назовут имя. Почему-то казалось, что это обязательно будет Роберто.
Но прозвучало: Альфредо Торрес Менья.
Сан-Роман чуть слышно выдохнул и тут же с поздним раскаянием оглянулся. Старший брат Альфредо, Рамон, стоял рядом. Перед ним расступились, пропустили к самому окну.
Казалось, замерла вся тюрьма. В полном молчании были только слышны приказы офицера. Рамону не дали ни попрощаться, ни обнять брата напоследок.
А казалось, что хуже уже быть не может.
- No temáis una muerte gloriosa, - крикнул Рамон вниз хрипло и страшно, - Que morir por la patria es vivir!
Голос неузнаваемо отразился о каменные стены. Сан-Роман не сразу вспомнил, откуда эти слова: «Не бойся погибнуть героем, кто умер за родину — навеки бессмертен». Откуда-то подхватили:
— En cadenas vivir es morir
en afrenta y oprobio sumido…
Дружный залп выстрелов оборвал песню.
Обреченное молчание снова нависло над дель Принсипе.
Но в сознании кто-то упрямо повторял едва знакомым голосом: «…Del clarín escuchad el sonido; A las armas, valientes, cored!».

Расстрелы длились девять дней подряд.
Потом американцы согласились заплатить.

***

Когда стало понятно, что под прозвищем Фернандо и в самом деле скрывается Че Гевара, боливийцы всполошились. Агент Джейсон Хадсон с несвойственной ему деликатностью называл лихорадку, охватившую штаб в Вальегранде, нервозностью. Капитан Сан-Роман назвал бы эту нервозность — паникой.

Словно в отместку за свой страх, полковник Хоакин Анайя наводил ужас на безропотных крестьян. Когда Сан-Роман видел, как в деревушках люди разбегаются от машин, выкрашенных в хаки, он думал, что на Кубе, его неспокойной родине, такое было бы невозможно. Никто не позволил бы избивать себя на глазах жены и детей, никто не благодарил бы униженно за то, что позволили жить. В терпении тихих, медлительных людей, населявших эту не слишком-то плодородную землю, можно было бы увидеть свое спокойное достоинство. Ведь даже под побоями и пытками они не рассказывали о том, что видели. Но Сан-Роману приходилось все чаще напоминать себе, что он всего лишь наемник и ему нет дела до замученной, полуголодной, такой чужой страны.
И если на Кубе тот, кто выступал против власти, всегда мог найти кров и помощь, то в Боливии крестьяне боялись партизан не меньше, чем военных.

— Пора предлагать деньги, — сказал практичный Феликс Родригес. Как-то он признался, что начал работать на американскую разведку еще до того, как вступил в бригаду 2506. И работа в разведке отточила его манеры — напористый Хадсон по сравнению с ним казался солдафоном.
Награда, объявленная за сведения о партизанских отрядах, развязала языки. За американские доллары — совсем небольшие деньги, но не по меркам этой нищей провинции — наконец удалось узнать все возможное о передвижениях людей Гевары.
Еще через две недели Хадсон допрашивал двух местных юнцов: поддавшись на обаяние майора Че, они ушли в отряд, а потом, хлебнув с лихвой, дезертировали.

Оба «партизана» были так подавлены и напуганы, что выложили все, что знали. Эрнесто Гевара был болен — все лето он мучился тяжелыми приступами астмы, поскольку остался без лекарств. Его отряд довольно долго жил на голодном пайке, потому что крестьяне отказывались продавать продовольствие, даже если были излишки. С каждым днем становилось все яснее: кубинцы, желавшие принести свободу, были чужаками здесь, в Боливии. Их никто не звал, никто не ждал.
Все чаще Сан-Роман вспоминал то, чему научили его топи Сапаты.
Но на этот раз бригада 2506 вела охоту — а не наоборот.

— Возле Ла-Игерас они потеряли троих убитыми. И даже если мы просто будем прочесывать местность, то найдем их за два-три дня. Нельзя давать им ни минуты покоя. Они не должны ни спать, ни есть, зная, что мы рядом. Усталость и голод возьмут свое. Мы их поймаем.
Сан-Роман отметил на карте ущелье, которое следовало проверить. Он чувствовал, что вымотался, но все равно не смог бы толком уснуть.
— Выглядите больным, капитан, — сказал Хадсон со всей присущей ему бесцеремонностью. — Уверены, что справитесь?
Сан-Роман ответил по-испански и не слишком любезно.

Начало октября выдалось нежарким, ласковым. Но кожей можно было почувствовать, что все на пределе.
Они не могли упустить Эрнесто Гевару, не имели права. И хоть Хадсон не говорил, но Сан-Роман знал, что на тренировочной базе в Ла-Эсперанса ждет вертолет, готовый подняться в воздух по первому же приказу — забрать ценный трофей. Сан-Роман мог положить сколько угодно боливийских рейнджеров, но обязан был взять Че Гевару живым.

В военных сводках по радио сообщалось, что кубинцы окружены и в ближайшие дни отряд будет уничтожен.

***

Скорее всего, партизаны, засевшие в ущелье Куэбрада-дель-Юро, собирались дождаться темноты и проскользнуть сквозь раскинутую сеть, как это бывало раньше.

Но им не повезло. Рейнджеры, заметив движение в ущелье, начали стрельбу наугад. Кто-то из этих сукиных детей, партизанов Гевары, успел выбраться и снять из карабина шестерых, в том числе и лейтенанта Салейдо, прежде чем его спугнули, и ему удалось уйти.

Но свой главный трофей боливийцы все-таки получили. В перестрелке Че Гевара был ранен в ногу, а затем остался без оружия, когда случайная пуля разбила затвор винтовки.

Хадсон со смехом рассказывал, как один из пленных, помогая подняться раненому командиру, крикнул солдатам: "Проявите уважение! Это же майор Гевара!".
И рейнджеры изрядно оробели, когда поняли, что обросший, оборванный человек перед ними и в самом деле легендарный боец.

И если бы Джейсон Хадсон спросил, то Сан-Роман ответил бы: да простит его Дева Мария, но он гордится тем, что большую часть отряда Гевары составляют кубинцы.
Но Хадсон спросил о другом.
— Вы сможете опознать его? — американец теребил в руках черные очки, словно не решаясь надеть их. — У боливийцев есть фотографии, но я не уверен. Гевару уже объявляли мертвым, не хотелось бы ошибиться, забрав в Лэнгли не того.

Старая хибара, которая именовалась местной школой, состояла всего из двух комнат. На полу неловко, подвернув раненную ногу, лежал человек. Ему уже успели промыть рану и забинтовать ее, но из обезболивающих нашелся только аспирин в аптечке жены телеграфиста.
Двое охранников, окружив пленника, увлеченно вели разговор и недовольно оглянулись, когда Сан-Роман открыл дверь. И только потом опомнились и отдали честь.
— Ничего не случится, — уверенно заявил пленный, глядя в упор на Сан-Романа, — живой я стою дороже, чем мертвый.

Вряд ли Че узнал его: в полумраке тесной комнаты, оглушенный выстрелами и болью, в мешанине незнакомых лиц.
Но Хосе Сан-Роман больше не сомневался. Это был Эрнесто Гевара де ла Серна с его характерным выговором, прямым взглядом, дерзостью и высокомерием. Пусть он был ранен, оборван и голоден, но среди врагов он был не просто Че, он был команданте революции.
Сан-Роман развернулся и вышел.

Все остальное он оставлял агенту Хадсону, полковнику Анайя, генералу Баррьентосу, да кому угодно. Пусть посылают телеграммы и шифровки в Ла-Пас, Лэнгли и Гавану, хоть самому господу богу. А у него еще была работа: где-то в ущелье прятались товарищи Гевары. И чтобы вернуться домой, нужно было покончить с ними.

Хадсон, как заправская ищейка, рылся в рюкзаке Гевары, листал его блокноты, исписанные мелким почерком.


***

— Код пятьсот-шестьсот, — мрачно сказал Родригес, сняв наушники. — Они собираются убить его прямо здесь. Я провел полгода в сельве среди коз, и все катится к черту. Только потому, что боливийцы в штаны наложили, когда поняли, что и в самом деле поймали Че.

Хадсон незамысловато выругался.
— Похоже, они собираются поиметь нас самым незатейливым образом. Получили наши деньги, солдат и оружие, а теперь хотят обставить и не отдать трофей. Но у меня-то четкий приказ: доставить Гевару живым. Мы сможем договориться с генералом Баррьентосом, мистер Родригес?
— Вряд ли, — Родригес ожесточенно захлопнул чемоданчик с рацией, — генерал утверждает, что получил приказ от самого президента, и последняя шифровка из столицы это подтверждает.

Хадсон коротко кивнул. Он, как всегда, соображал быстро.
— Тогда попробуем выиграть время до темноты. Вертолет прибудет сюда через полтора часа. А когда стемнеет, поиграем в партизан. Отобьем Че и заберем его. Вы с нами, капитан?

Сан-Роман почти восхитился тем, как легко Хадсон был готов убивать тех, кому еще сегодня пожимал руки.
— Я знаю, что американцы легко нарушают свое слово, но вы уверены, что готовы устроить военный конфликт с армией Боливии, агент Хадсон? Только в Ла-Игерас около двухсот солдат, и всех их обучал я, — он говорил спокойно, даже скучно.
Он смертельно устал за эти дни.

— Капитан, — Хадсон сверкнул улыбкой, поднял руку, вроде как дружески положить ее на плечо собеседнику, но потом передумал и опустил ее. — Вам и вправду лучше не вмешиваться.
Он отвернулся и снова обратился к Родригесу и Лацо.
— Родригес, ты занимаешься дневниками Гевары, сфотографируй все до последней странички и особо не торопись. Попробуй выиграть время, упирая на то, что тебе нужно провести допрос. Лацо, ты со мной. Мы скоро вернемся.

Рейнальдо виновато взглянул на капитана, Сан-Роман ему кивнул, и паренек бросился вслед за Хадсоном.

Сан-Роман так и не сказал о том, что капитан Арейро уже нашел добровольца, готового быть палачом для Эрнесто Гевары. Расстрелять вызвался невысокий крепкий сержант по имени Марио Терон. Он сказал, что хочет отомстить за тех, кого убили партизаны. Но прежде чем войти в комнату, где ждал своей участи Че, ему все же пришлось сделать несколько глотков из бутылки.

Сан-Роман думал о том, что Геваре вообще не следовало бы попадаться, он должен был погибнуть в бою. Вряд ли он бы желал, чтобы его допрашивали те, кого он так ненавидит. Вряд ли он бы хотел, чтобы его жизнью шантажировали родных и друзей. Вряд ли мечтал о том, чтобы им торговали.
Еще Сан-Роман думал о камере-одиночке в дель Принсипе, где провел почти два месяца, о запахе страха и едкой хлорки, о вони мертвечины. О том, что нет ничего страшнее, когда ты неволен над собой. О том, как американцы будут выкручивать руки Фиделю, демонстрируя всему миру сдавшегося Че. О деньгах, которые собирали кубинцы в Майями, чтобы выкупить бригаду. О своей старой потрепанной форме, которую так и не собрался выбросить.

У каждого мужчины есть право на смерть за то, во что он верит, и Сан-Роман не собирался никому в этом отказывать. Даже тем, с кем находился в состоянии войны.

Он слышал выстрелы — это расстреливали товарищей Гевары — и не знал, слышит ли их Джейсон Хадсон. В любом случае, было уже поздно.

Потом еще выстрелы. Они звучали отрывочно, как будто неуверенно. Второй… третий… шестой…
Сержант Терон так и не справился со своим страхом и теперь мучил и себя, и приговоренного к казни.
Нет ничего хуже неумелого палача.

Сан-Роман подавил в себе желание открыть дверь и одним выстрелом в лоб покончить с мучениями Гевары.
Он здесь не больше чем наемник, который уже выполнил свою работу, все остальное — дело боливийцев. А Гевара даже не кубинец. Аргентинец.
Этот мир слишком мал, подумал Сан-Роман, и мы все крепко связаны своей ненавистью друг к другу.

Больше не раздалось ни одного выстрела.
В комнате было тихо.

***

В Майями ливень лил как из ведра. На набережной поток воды доходил до щиколоток, серый океан недовольно ворочался у бетонных плит.
Черный зонт не защищал, но Сан-Роману было наплевать.

— Вы подали в отставку, капитан, — голос за спиной произнес фразу с упреком, достойным негодования Алисии, когда она была недовольна тем, что ее муж Хосе опаздывает к ужину.
Сан-Роман оглянулся, за спиной стоял Джейсон Хадсон в армейском брезентовом плаще.
— Мне скоро сорок, Хадсон. Я устал. Больше не хочу быть связанным ни вашими войнами, ни вашими целями, ни вашими интересами.
— На хрен армию, — весело кивнул Хадсон, капли дождя стекали по его бритой голове. — У конторы есть для вас предложение. Мы собираемся заняться в Никарагуа наркокартелем Пабло Менендеса. Он поставляет оружие на Кубу в обход всем эмбарго...
— А если я не соглашусь, — прервал его Сан-Роман, — вы наденете мне мешок на голову и похитите?
Хадсон оглянулся, словно и вправду надеялся на вооруженную поддержку и теперь раздумывал, не пора ли подать сигнал к атаке.
— Вы один из лучших, капитан.
— Поэтому вы не оставите меня в покое?
— Пока смерть не разлучит нас, — снова продемонстрировал в ухмылке зубы Хадсон, становясь похожим на большого недоброго волкодава. Говорят, волкодавы долго присматриваются, прежде чем признать человека достойным своей дружбы. Но всегда готовы взять под свою опеку человеческих детенышей.
— У вас есть дети, мистер Хадсон? — Сан-Роман спросил об этом сам не зная почему.
— Я в процессе развода, — если тот и удивился вопросу, то виду не показал. — Жена считает, что я слишком много времени уделяю работе.
— Когда у вас появятся свои, для вас многое изменится.
— Мой отец был отвратительным папашей, и я буду таким же — скучным ворчливым стариком.
— Я ничем не лучше. Провел почти два года в тюрьме и не увидел, как мой старший сын делает свои первые шаги. Пять лет муштровал новобранцев на ваших базах, и дочь выросла без меня. Кеннеди клялся, что знамя нашей бригады взовьется над свободной Гаваной, но время идет, обещания забываются. Может быть, я все делаю неправильно, и моя родина там, где моя семья?
— Только не для вас, капитан. — Хадсон покачал головой. — Вы все еще в состоянии войны и никогда не сдадитесь.

Сан-Роман отвернулся. За дождем не разглядеть ни горизонта, ни вершин Сьерра-Маэстра.
Куба так далеко, словно никогда достигнуть ее.

***

Братская могила, где похоронили Че Гевару, была обнаружена спустя тридцать лет. Сыновья и дочери людей, которые предали его, сегодня почитают Эрнесто Гевару как святого мученика.

Джейсон Хадсон погиб в Панаме во время операции по захвату террориста, обменяв свою жизнь на жизнь заложника — десятилетнего мальчика. Человек по имени Рауль Менендес перерезал ему горло.
Место захоронения неизвестно.

Хосе Сан-Роман так больше и не увидел белую Гавану. Он покончил жизнь самоубийством — застрелился через три месяца после гибели Джейсона Хадсона.
Похоронен в Майями.

"Я никогда не думал, что доживу до старости — слишком много смертей и друзей, и врагов довелось увидеть. Но я знаю, что никто из нас ни дня не пожалел о том, что сделал", — напишет Фидель Кастро, когда ему будет восемьдесят пять.