Проклятью холодно.

Проклятье мечется по старому дому, пытаясь согреться. Проклятье ныряет в багровые провалы ада, в зловонные жаркие испарения. Это не спасает — и Проклятье вновь летит сгустком злобы в поисках тепла.

Живые, горячие не замечают Проклятья. Живые видят призраков, но не видят теней, а Проклятье — самая тёмная изо всех теней. Самая холодная и страшная.

Живые разбрасываются теплом так бездумно. Оно выходит из них матовым сиянием и растворяется в тумане. Если бы взять душу одного из них и окутать слабеющее тело, можно было бы согреться, утолить эту странную жажду — но нельзя. Они все должны выжить, иначе и само Проклятье разорвётся на куски.

Проклятье стелется вдоль окон. Будь оно живым существом со своим собственным телом, оно прижалось бы к стеклу и расковыривало бы замазку и намертво прибитые гвозди досок. За окном кипит лето, знойное, изжелта-белое: ослепительное синее небо, изумрудные громады деревьев, палевые ленты брошенных в пыль дорог и разноцветные, сверкающие, будто россыпь драгоценных камней, луга. Клевер, вереск, медуница, шалфей, лён — всё дышит жаром, лихорадочным, прекрасным.

Проклятье хочет впустить лето внутрь и сгореть в его лучах. Проклятье день изо дня точит злобой и руками одного из сошедших с ума обитателей Дома прохудившийся участок крыши, пытаясь достучаться до солнца и искорёжить палящим светом мертвенно-зеленоватую прохладу Дома.

И добивается наконец своей цели.

Лето вползает в щель крыши, липкое, жирное, оставляет маслянистые пятна везде, где прикасается. Проклятье жмётся к нему, стараясь не упустить ни крохотной толики драгоценного тепла, что расходится волнами от шафранного мерзкого сгустка.

Дом искажает всё, что попадает в него.

И лето — не исключение.