Вечерний воздух, полный солнечной теплоты, был жарким и душным, типичным для иерусалимского климата. В нём чувствовалась сухая дорожная пыль, аромат различных пряностей с местного базара, а над каменными крышами зданий он, раскалившись, дрожал, искажая всё вокруг. Небо, безоблачное и прозрачное, чуть розоватое у горизонта, открывало свою голубую высь взору, изредка в нем над макушками самых высоких зданий кружились орлы, а кое-где в тени, воркуя, жались друг к другу переливчатые голуби.
Город был встревожен убийством правителя Мажд-Аддина, произошедшим буквально днём, а если точно – вечером ранее, когда тот собирался казнить четырёх неверных, устроив из этой публичной казни целое зрелище. Среди до зубов вооружённой стражи, в окружении лучников на стенах и толпы, жаждущей хлеба и зрелищ, Мажд-Аддин всё же подвергся нападению анонимного убийцы, скрывающего лицо под белым капюшоном.
Тому удалось сбежать, и почти с успехом. Ведь даже для ассасина полсотни охранников, толпа, и лучники с натянутыми тетивами и стрелами оказались не такой уж смешной помехой, как могло показаться на первый взгляд. Да, он молниеносно кидался от одного воина к другому, отражал удары со всех сторон, контратаковал в ответ, уклонялся от одного и рубил другого, будто замечая летящие со всех сторон стрелы и камни.
Препятствием стал банальный человеческий фактор – толпу охватила паника и возбуждение, и не все были способны реагировать адекватно. Одно дело будь это улица – неважно, узкая или широкая – есть разгон, значит, здесь уже можно скрыться, толкнув пару пьяниц навстречу бегущим следом стражам, спровоцировав массовую драку, или понадеяться на чуточку помощи от наблюдателей в черных капюшонах, но здесь...
Несколько факелов озаряли крепко сколоченный бурый от крови и высокий деревянный помост, загнанный между двумя зданиями, а притесняла его толпа...
Достигнув пункта назначения, Альтаир просчитался: пьяницы бьют всех без разбору, будь то монах, правитель или учёный, тем самым провоцируя нервную охрану.
Его толкнули на конвой, который тут же всполошился и поднял тревогу, увидев блеснувшее оружие у «монаха». Шанс выиграть был чудовищно маленьким, но виновник всех бед, разглагольствовавший о благах для народа в виде казней, к счастью, законно получил скрытым клинком под ребра, недолго сопротивляясь.
Затем завершившему дело Альтаиру оставалось либо бежать, либо стоять до последнего, и убийца сделал всё пятьдесят на пятьдесят: убил стольких солдат, преградивших ему дорогу, скольких смог, и убежал настолько далеко, насколько смог, в процессе пропитав белоснежное одеяние кровью своей и своих врагов.
Убежать получилось с огромным трудом и под непрекращающийся звон колоколов многочисленных мечетей и крики стражей, разносившиеся по всей округе с призывом задержать еретика живым или мёртвым.
Услышав звуки переполоха, доносящиеся с улицы, Малик поспешил обрадоваться. Они были уже вполне привычны и разносились с частотой примерно в месяц. И вот, наконец, Альтаир в очередной раз расправился со злобным правителем и принёс перо, омытое кровью!
Но всё ещё где-то далеко злоба за смерть брата жила в душе, и начальник бюро ассасинов в Иерусалиме не спешил особенно проявлять чувства и с порога хвалить заново поднимающегося по рангу Альтаира. Но некое нетерпение и радость всё же нашли способ себя проявить: перо дрожало в неверной руке, занесённой над картой города. Черт, бесполезное занятие, особенно сейчас – чернила с бумаги едва ли выведешь в случае огреха, да и не простит он себя за такой испорченный в один момент труд. И Малик, вытерев недавно наточенный кончик о ветошь, отложил письменный инструмент подле шестигранной чернильницы и полюбовался на свою работу – на пергаменте вручную была выведена дотошно-подробная карта города со всеми переулками, уличными лотками, фонтанами, обозначениями домов знатных граждан и примерные расположения лучников на крышах. Всё ради слаженной работы Братства. Мужчина вздохнул, вытеснив воспоминания мыслью об очередном успешном убийстве и блеснув глазами в привычной полутьме бюро, освещаемой несколькими масляными светильниками, дающими причудливые тени при дуновении ветерка, глянул влево на вход.
Через него просматривались небольшой выложенный каменной плиткой дворик с парой пальм, разложенными для отдыха подушками в тени сетчатого козырька над головой, перевитого густо разросшимся плющом, доносилось ненавязчивое журчание водопада... В целом, идиллия, которую нарушали только звуки с улицы.
И всё бы ничего – работа у ассасина в бюро непыльная – сиди да раздавай указания юным и не вполне ассасинам, принимай результаты работы, отчитывай, критикуй, помогай словом. Но Малик откровенно скучал, находясь последние полгода в безысходном бездействии, не в силах ничего сделать.
Выдающийся ученик в Масиафе наравне со своим кровным братом Кадаром; их обоих посылали на опасные задания ровно до тех пор, пока не напортачил Альтаир, вызвав на Братство гнев далеко не слабого ордена Тамплиеров. Как возненавидел Малик в тот момент самоуверенного, зазнавшегося настолько, что посмел нарушить Кредо Убийцы, Альтаира... Готов был перегрызть ему глотку собственными зубами при первой же встрече за испорченную жизнь не только свою, но и его убиенного тамплиерами брата, и всего Масиафа, вынужденного отбивать атаки ордена. Лишившись руки, Малик не перестал быть ассасином, а только потерял возможность работать наравне с остальными и не вполне по собственной воле погряз с головой в книжной пыли и пыли из-под обуви иерусалимцев. Но взамен обрёл власть над той сволочью, что загубила родную душу, которая была половиной души его собственной. Правда, власть была не абсолютной – всё равно все указания относительно мешающих целей раздавал непосредственно Аль-Муалим, а начальники бюро были только связными ниточками между старцем и ассасинами, выполняющими задания.
Порой начальник бюро скрежетал зубами, желая отправить его в самое пекло, из которого пути нет, вопреки наказу седого старца. Но в последнее время злость утихала благодаря заботам, с головой накрывшим бывшего ассасина в связи. Но и Альтаир как-то повзрослел. Не было больше той безбашенной самоуверенности и единоличности, а только стремление убивать читалось в глазах, чаще всего скрытых белым капюшоном, прямое исполнение приказов стало единственной целью, и голос, чёткий, сохранивший прежние интонации и нотки, утратил властность и энергичность, став глуховатым и надтреснутым.
Вот с тех самых пор, когда Альтаир, наконец, признал то, что придётся отплатить всему Братству Ассасинов сполна, выполняя чёрную работу даже низших по рангу, Малик и перестал подтрунивать над ним, посчитав, что всё, довольно.
Из размышлений начальника, не отличающихся особой радостью в последнее время, вырвал необычно громкий всплеск воды и шум, похожий на шуршание сапог по камням двора и песку на них. Оправив сползший с плеча заколотый левый рукав темно-синего одеяния, он, списав всё на слишком разыгравшееся от эмоций воображение и обострившиеся от ожидания чувства, покинул стойку, за которой постоянно работал, и вышел через лишённую за ненадобностью двери арку, во дворик, проверить, действительно ли вернулся Альтаир с вестями. И, к слову сказать, попасть в бюро было возможно исключительно через крышу, так что сделать это могли только те, кому этот факт был известен, то бишь ассасины. Сперва Малик ничего не понял – красных одеяний нет ни у кого из Братства, но бурый цвет тут же указал на кровь.
– Альтаир? – вопрос прозвучал неуместно, скорее, для самоуспокоения и уверения себя.
Начальник бюро за пару секунд беглого взгляда оценил ситуацию. Убийца в плаще, пропитанном кровью, тяжело ступил через край фонтана, невольно крася питьевую воду в розовый и придавая ей отвратительный металлический вкус и запах, баюкая трясущуюся правую руку и то и дело прижимая локоть к боку, что для него было весьма нетипично. Сомнений уже не было – ему здорово досталось, так, что даже на стене, по которой «посетители» бюро попадают в вышеупомянутое место, на камне осталась пара мокрых потемневших впитывающихся кровяных следов.
Несколькими твёрдыми шагами Малик преодолел двор и подхватил едва держащегося на ногах мужчину под руку, только бы не дать ему упасть прямо здесь, но тот помощь не принял – опустился на бортик фонтана, который только переступил, не обращая внимания на погрузившиеся в воду полы плаща; в глаза даже не смотрел, только откинул капюшон на спину и провёл рукой по лицу.
– Расскажи мне, Мажд-Аддин мёртв? – старательно не выдавая нетерпения, спросил Малик, пытаясь разобраться в своих ощущениях, эмоциях и впечатлениях от происходящего.
– Мёртв, Брат, – ассасин отнял ладонь ото рта и, всё не поднимая взгляда, достал из кожаной сумки на поясе перо, обагренное высохшей кровью, и протянул его в качестве подтверждения слов.
– Прекрасно. Что же там было? – начальник бюро сморгнул капельку пота. – Что тебя умудрились так поцарапать? – он старался, что его голос звучал как можно менее заинтересованно.
Альтаир поднял на него мутный взгляд и снова разлепил запекшиеся губы, хрипло оборвав допрос:
– Мне нужно отдохнуть, Малик. Не знаю, сколько крови оставил на мечах врагов, но я не отказался бы от сна и питья.
Это звучало весьма странно и мягко, скорее, как просьба. В конце концов, бюро было чем-то вроде общего дома для ассасинов, и просить что-либо в этом доме не было зазорно – ни ночлег, ни совет, тем более с такими ранами.
От глаз мужчины не ускользнуло, как тяжело ступал убийца, может, и стараясь скрыть, но всё же припадая на ногу и щелкая зубами от озноба.
Одна из жилых комнаток в бюро была совершено маленькой, с соразмерным ей витражным окошком, дающим цветной приглушенный свет на вышитые традиционной блестящей восточной вязью подушки и покрывало на низком ложе в нише, не позволяющим гулять сквознякам. В отсутствии дверей были свои плюсы: например, те не были нужны только потому, что по ночам камень, насытившись солнцем, которого в Иерусалиме в избытке, отдавал его, прогревая стынущий к ночи воздух и не давая замёрзнуть.
Оставив прибывшего располагаться в комнатушке, Малик думал, занять себя чем-нибудь или же чем помочь. Какие-то смешанные чувства посетили его: с одной стороны, гордость за выполненное задание – город свободен от любителя казней, ну, подумаешь, минус один ассасин...стоп. А почему он посчитал, что можно убрать Альтаира со счетов – потому, что рука у того кровит, и меч вошёл едва ли не под ребра? А с другой, Малик испытывал злорадство, подобие жалости и неопределённость перед тем, как самому поступить. Но умереть мужчине он дать ну никак не мог – уж очень надеется на его исправление и помощь Аль-Муалим.
– Что там, Альтаир? – он, ничего не боясь, заглянул в предоставленную комнату, чтобы убедиться, что всё не так плохо.
Грязные раны, конечно, всё ещё кровили, и требовалось их промыть, а не просто так бередить их грубой тканью одеяния, уже и без того омытой кровью чужой.
Вода из водопадика уже вполне очистилась благодаря водопроводной системе и сменилась. Малик набрал её полный расписной черно-золотой кувшин с узким горлышком и отнёс раненому ассасину, который в попытках борьбы с сонливостью, обнажившись по пояс и привалившись к шершавой стене, сидел, старательно зажимая раны и сосредоточенно глядя в известную ему одному точку.
Начальник бюро поставил сосуд на твёрдый пол поодаль от подушек и снова скрылся, взмахнув полами плаща с золотым узором по краю, в поисках чистой ветоши или, может, полосок ткани для перевязки, благо он привык уже справляться и одной рукой, и такие раны для него – пустяк, не больше царапины. Правда, не в смысле самих повреждений, а относительно их масштаба и последствий.
Бывшему ассасину иногда казалось, что чувствует он обе руки одинаково – стоит их только протянуть к книге на полке, взять её, пробежаться пальцами по чернильным строкам и жёлтым от влияния времени страницам. Но реальность доказывала совершенно обратное, сменяя фантомные боли и ощущения на эйфорию от мнимой дееспособности и последующий упадок духа с чувством полной апатии и погружением в эскапизм. И всё никак с этим не получалось свыкнуться. Малик в воображении соединил вместе все пальцы рук и покрутил кистями, и пока что это вдохновило его на поиски приличной ткани. Стоило бы ещё спросить, не откажется ли Альтаир от лекарственной помощи, но с этим позже.
По возвращении Малика ассасин уже полностью разоблачился, оставшись в одних почти не пострадавших штанах, подпоясанных красным широким поясом. Наручи аккуратно лежали в стороне, сапоги стояли там же, снаряжение – у стены. Мужчина приметил, что один ремешок был порезан, и длинного кинжала не хватало в ножнах, скомканный плащ и капюшон, уже негодные к ношению, лежали в поодаль на ложе, стоило только протянуть к ним руку. Ассасин сидел на краю, поставив ступни на пол (одна голень была синюшной и распухшей), и пил воду, придерживая порезанной в плече рукой донышко.
– Займись собой, – мягко, но довольно в ясном приказном тоне сказал начальник бюро, но следом смягчился. – Иначе придётся подключить врача. Альтаир?
Тот, помедлив, словно обдумывая короткую фразу, кивнул, рассеянно глядя под ноги, но брови были сведены на переносице. Нет, координировать движения он едва может. Надо быть чуть мягче, Малик, – сказал себе начальник бюро, принимая кувшин из рук.
Сейчас нельзя было давать мужчине заснуть, иначе с перевязкой одному не справиться.
Ассасин чувствовал слабость, тупую боль по всему телу, отдающуюся где-то в голове. Слышал прямо как под боком оглушительный звон колоколов и громкое звяканье металла о металл. Чуял злорадство от собственного выигрыша. Страшно хотелось спать, было холодно и жарко в один момент, да ещё Малик пытается чем-то помочь, в иной момент делая больнее. Альтаир в очередной раз закинул голову и стиснул зубы, придерживая повязку с мазью, постепенно накручивающуюся поверх разодранных клинком со сколами и зазубринами мышц плеча. И вот кто знает, повезёт ему или нет, когда поправится. Кровь, запёкшаяся, противная, стягивала кожу. И дышать больно. И просто, и от повязки, плотно обхватившей грудь. Ничего не хотелось – одно хорошо, задание выполнено успешно, и за его визитом с докладом об успехе в братство последует повышение его в ранге. Альтаир злорадствовал – сейчас, вот, ещё немного, и он сможет доказать, что был прав, что умеет здраво рассуждать, и не по его вине случилось несчастье в ковчеге, что он стоит своих слов, не бросает их на ветер. Правда, навряд ли Аль-Муалим смилостивится и вернёт ему прежний ранг.
Обессиленно скрипнув зубами, Убийца мягко, но настойчиво отстранил Малика, упорно пытающегося засунуть кончик ткани под общую повязку, и занялся этим сам, не преминув обтереть после лицо и оттереть кровь с бока и плеча. А там уже и усталость со всех сил навалилась на смуглые плечи: отключила зрение, слух, осязание, сделала так, чтобы оградить перенапряжённое тело от внешнего воздействия. И, едва коснувшись взъерошенной макушкой ближайшей подушки, Альтаир провалился в сон и беспамятство. Спал всё время почти что без перерыва, Малик, ни с того ни с сего погрязший в работе, находил время чтобы сделать ему короткую пробудку, в том числе и чтобы сунуть тарелку с едой и сменить повязки, пропитывающиеся к вечеру четвёртого дня одной сукровицей. Спал крепко, без пробуждений, не слыша перепалок между молодыми ассасинами, в которых кипела кровь и тяга к приключениям, к стремлению показать себя лучше товарищей, и начальником бюро – молодым, но успевшим познать жизнь, и всегда споры отстаивавшим, давя сухими фактами на не всегда уверенные аргументы. На новичков, к слову, всегда особенно действовали слова о том, как наказывают тех, кто посмеет предать Братство или же нарушить Кредо, которое следовало повторять каждый день, идя выполнять поручение, но некоторые забывали обращать на это должное внимание и, к сожалению, не все отделывались так, как повезло Альтаиру.
Ассасин перевернулся с бока на живот.

***

Застучала расставляемая по маленькому столику посуда, глиняная со сколами: чашка для кофе две миски. Взгляд Малика метнулся в сторону спящего мужчины, но беспокоиться особо было не о чем – самое главное, что спал тот спокойно, просыпался, пусть и с трудом, но ел. Правда, молчал и, едва проглотив рис или кусок мяса, тут же отворачивался и замирал на следующие несколько часов. Ясно же было, что творится что-то не совсем понятное для начальника бюро, но городской врач, как-то за десяток монет зашедший в бюро для разговора, уверил, что это обыкновенная реакция организма на стресс. И что это «далеко не первый случай» в его практике. Этими словами уверенность Малика и подкрепилась. Он как знал по опыту, так и действовал, также осознавая, что организму требуются силы, чтобы восстановить утраченные запасы крови. И в конце концов ему надоело, и на тот момент была уже неделя с начала пребывания ассасина в сомнамбулической коме.
Ну и что.
Малик опустился на маленький табурет и придвинулся к столу. Подвинул к себе бургуль с козьим сыром и чашку дымящегося свежесваренного кофе. На то, что его «подопечный» поднимется от аромата еды, расчёта не было, и трапеза прошла в молчании и собственных мыслях, всё таких же невесёлых, как и прежде. Солнце стояло в зените и жарило столь сильно, что выйти на улицу не представлялось возможным. Даже вода во дворике была тёплой, не говоря уже об улице. Альтаира следовало разбудить – сменить повязку, заставить освежиться, вынудить раскачаться и отбыть в Масиаф с докладом. Это работа, это спасение для Священной Земли, и здесь ну никак нельзя расслабляться. Ассасины порой считаются людьми без страхов и усталости, но это, конечно же, не так. Их с малолетства тренируют из мальчишек, способных к сопротивлению и убийствам, и растят сильными и морально, и физически. Но бессмертными их сделать никак нет возможности.
Малик достал из деревянного комода в своей комнатке невзрачную форму новичка, грязно-серую с красным поясом, и отнёс к Альтаиру. Правда, он помедлил, не в состоянии решить, дать мужчине новую форму или одну из тех, в которой его брат проводил сотни часов тренировок, но ничего. Но, конечно же, под «поправить здоровье» он имел в виду «восстановить физическую форму». От этого будет только польза, не то что от отвыкшего от нагрузок асассина, едва держащегося в седле. Да и температура как раз спала, стоило бы его как следует погонять.
Ассасин выглядел неважно – помятый, сгорбленный, со скривлёнными губами. Он меланхолично поднял голову на протянутый комплект одежды и облизал корку сухих губ.
– Как твоё самочувствие? – поинтересовался Малик для галочки.
– Всё в порядке, Малик, – забрал форму Альтаир и положил рядом с собой. – Вижу, что всё обошлось, – он опустил взгляд на перевязанный бок и, опершись о жестковатую постель, сдавленно охнув, поднялся на ноги.
– Не уверен, что всё настолько хорошо, но ты оправишься. И что довольно быстро, – обнадеживающе кивнул начальник бюро и, развернувшись, пошёл накрыть на стол. – Садись, поешь нормально.
Молча поев, не слишком много, и периодически чувствуя затылком взгляд старшего ассасина, отрывающегося от карты, он поднялся и изволил ополоснуться холодной водой, вышел прочь.
Вернулся растрёпанный и уже не столь подавленный, с мокрыми повязками. Спустя четверть часа Альтаир уже застёгивал последний ремень на прилаженном к поджившему предплечью клинку и скептически осматривал порванные ремни на старом своём обмундировании.
Малик подошёл с ножнами в руке и отдал их подчинённому. Буркнув что-то в знак благодарности, убийца поднялся и вышел в сад к истерзанному манекену у одной стены.
Постояв немного в арочном проёме, Малик развернулся, прошёл за стойку бюро и вновь погрузился в свои мысли под заглушенные удары меча.
«Старик», – хмыкнул про себя мужчина. – «Мог бы держать меч, смог бы ударами выбить из него всё, о чем думает».
Где та дружба, где то веселье во время службы? Погибло с Кадаром в ковчеге, забрав с них обоих все эмоции и с десяток лет жизни. Нет, ничего нет, всё завалено камнями, и надругался над дружбой Орден с красными крестами на груди и щитах.
Малик отодвинул чернильницу и подпёр влажный лоб рукой и вздохнул, ероша пальцами жёсткие короткие волосы. Жаль терять таких живых. Они отчаиваются от безвыходности, уходят в себя при появлении deus ex machina и пытаются своими силами повернуть утёкшее по реке жизни время вспять в случае помощи оного. Считают себя всесильными и подпитываются за счёт собственной злобы, ведомы вперёд своими порывами и в итоге сами загоняют себя в яму с острыми кольями.
Подобного не хотелось допускать, потому как Альтаир был единственным связующим звеном в памяти прошлых лет. Твёрдо вознамерившись объяснить тому, что никакое самопожертвование ситуацию, кроме повышения по рангу, не изменит, он громко окликнул тренирующегося Альтаира. Звуки всаживающегося в манекен меча прекратились, и раздался стук каблуков лёгких сапог у входа, и его Брат вошёл в помещение, не убрав клинка. Нахмуренный и чуть взмокший мужчина исподлобья глянул на бывшего сослуживца и сухо бросил, морщась от глубоких вздохов.
– Что случилось?
– Надо с тобой поговорить, – почесав в затылке, замялся Малик, подумывая, как бы побыстрее перейти к делу и сказать всё по сути.
– Аль-Муалим что-то хотел помимо моего возвращения? – чуть с издёвкой произнёс убийца, но ни один мускул на лице не дрогнул.
– Нет. Не совсем, – нахмурился старший. – Послушай...
Он, пока доносил мысли до Брата, пытался совладать с собой. Говорил всё, что думал, всё, что решил, высказал своё мнение и все предположения, выложил все аргументы и контраргументы заодно под периодическое хмыканье теперешнего новичка. В момент красноречия и непонимания со стороны Ибн Ла Ахада стукнул кулаком по стойке и перевернул чернильницу, задев рукавом. К счастью, плотно закрытую. Альтаир не понимал того, что хочет донести до него глава, или просто не хотел понимать, стоял на своём и упрямился.
Выйдя из-за стойки Малик демонстративно отвернулся, опершись об неё. Устал. Устал объяснять то, как важно и одновременно не важно прошлое. В одну воду дважды не войти, да и реки вспять вряд ли кто сможет повернуть. А убийца и сам шёл на верную смерть.
– Делай, что хочешь. Умирать ради прошлого неимоверно глупо, посуди сам. По логике вещей, тяжело должно быть мне, но активничаешь ты. Я сказал всё, что думаю, посоветовал то, что не причинило бы никому вреда. Уходи, лошадь будет завтра утром.
Вокруг жилистого, иссохшегося запястья сомкнулась горяченная, в перчатке, рука. Альтаир стал перед ним серой тенью, насупленный, но всё такой же спокойный.
– Я не собирался умирать зазря. Ты думаешь, что всё напрасно? Отнюдь. Подумай о последующих поколениях. Кто бы...
Слова потонули за стуком крови в висках. Малик стиснул кулак, но недовольства и растерянности не показал.
– Ты можешь хоть раз не болтать попусту? Знаешь ведь, что я всегда прав и буду прав.
Укус вышел чувственным, одно слово – гремучая змея станцевала со своей жертвой последний танец, обвившись вокруг той и обнимая сильными кольцами мышц. Грохнул по столешнице бюро клинок, и спиной старший убийца прижался к её острому краю.
– Пытаешься доказать обратно?
– Пытаюсь.
– Не переубедишь.
– Попытаться всегда стоит.
Малик не успел проронить и слова, и снова змея показала свои ядовитые зубы. Кто стал первым – ему было неясно до сих пор. То ли он со своей любовью ставить всех на место, то ли Альтаир со своей нелюбовью слушать дельные советы. Но новичок даже не побоялся могших открыться ран и испорченного комплекта формы. Он просто терпеть не мог слушать наставления старших младших из братства, а оружием хорошего ассасина, как известно, была неожиданность.
– Я не прекращу стоять на своём. Кроме тебя мое отношение устраивает всех, – отбросив капюшон с лица, негромко произнёс Ибн Ла Ахад.
Малик угрюмо глянул на него снизу вверх.
– Времена, когда мы решали конфликты подобным образом, ушли вместе с обучением.
– Что мешает нам решить его сейчас подобным образом? Мне – ничего.
Облокотившись о стену, начальник бюро возвёл очи горе. Пускай. Можно, конечно, попробовать переубедить его, но годы усилили упрямство. И напористость. Альтаир даже сейчас двигался не громче шороха листвы, разве что его выдавало сбившееся в упражнениях дыхание, и Малик мигом почувствовал тоску по прошедшим годам тренировок, когда наблюдал за тем, как он точно так же подкрадывается к своей жертве в каком-нибудь уголке и точно так же зажимает в углу. И наблюдения, к слову, ему просто так не сошли с рук. Благодаря своему любопытству едва присягнувший в верности братству Малик и следом за ним брат-погодок Кадар стали частью игры, в которой всегда приходилось доказывать обратное словам Альтаира ибн Ла-Ахада.

***

Иерусалим уже готовился ко сну. Разгорячённый город собирался отдавать своё тепло бродягам, ночевавшим на улицах, не имевших хоть какого-нибудь собственного угла. На балконах собирались расходиться почтенные жители города, курившие кальян и пускавшие сизый дым в темнеющее небо. Город затихал, готовился ко сну и решал, что приготовить на грядущий день.
В бюро, где, как и обычно, вход подсвечивала масляная лампа, начальник подложил руку под голову и отвернулся к стене, устроился на жестковатой кровати и липнущей к коже простыне, переводя дух. И невидяще уставился в небольшой гобелен. Сон не шёл, и, как назло, как бы он не пытался смежить веки, где-то со стороны арочного входа в помещение особенно громко стрекотал сверчок, напоминая о начале ночи. Новичок же в соседней едва отделённой стеной комнатушке сидел в одних штанах, вытянув одну ногу, и методично разматывал бинт на вновь закровившей руке.
Что ни говори, а Малик любил препираться, но в спорах всегда выходил проигравшим. Но, возможно, поддаться на уговоры стоило хотя бы сейчас, после жаркого и открытого спора.