- Я думал, ты захочешь отправиться на вершину мира, - мягко сказал Альтаир. Его шаги по каменной мостовой были неслышными и невесомыми, и Эцио с удивлением понимал, что его – такие же. Он никогда не мог быть столь же скрытным, но теперь ему все казалось, что его тело соткано из воздуха. Впрочем, в какой-то мере, так оно и было.
Эцио не был уверен, видит ли их хоть кто-то. Порой ему казалось, что люди скользят по их силуэтам небрежными взглядами, но никто не смотрел в их лица, никто не столкнулся с ними плечом – ни разу… Он был уверен: будь он сам на месте любого из этих людей – вряд ли пропустил бы столь колоритных путников мимо, не ощупав взглядом странные одежды.
- Куда ты сам отправился, когда… когда умер? – спросил Эцио, ладонью ведя по каменному парапету вдоль лестницы, ведущей строго вниз. Под ладонью камень был шершавым и чуть колючим. – Неужто и правда - на вершину мира?
Альтаир улыбнулся криво, одной стороной рта, как он умел, склонил по-птичьи голову на бок. Он проходил мимо людей, не замечая их, и Эцио с усмешкой подумал, что он ходил так и в Масиафе – шурша едва слышно полами черно-красных одежд, почтительно обходимый стороной десятками учеников. Разве что не был столь непозволительно юн… Впрочем, теперь Эцио не смог бы сказать, сколько ему лет было на вид. Семнадцать или семьдесят – неважно, когда они уже переступили тонкую грань, за которой притяжение перестает держать на земле.
- Нет, - сказал сириец после затянувшейся паузы. – Я был в смятении.
- И все же – куда?.. – начал было Эцио, но Альтаир лишь отмахнулся.
- Как и ты – домой. Дверь библиотеки поддавалась моим ладоням, становилась каменной кладкой, а за нею Аль-Муалим, еще довольно молодой, отчитывал моего отца за какую-то мелочь. Отец был безупречен, он был лучшим из лучших, но Аль-Муалим был мастером, и кто смел спорить с ним?
Эцио прикусил губу, пряча улыбку.
Флоренция шумела – ей и дела не было до призраков, бродивших по ее улицам, ей были любопытны живые. Эцио замедлял шаги, цепляясь взглядом за короткие сценки, вырванные из контекста чужой жизни. Мальчик, курносый и чумазый, гладил собаку, пухлощекая девушка плеснула водой из окна на незадачливого ухажера, стоящего внизу, торговец, трепетно прижав свой ящик с товаром к груди, пробежал мимо в сторону рынка…
Эцио свернул на одну из узких улочек, и Альтаир пошел за ним. Он не оборачивался, но Эцио знал этот внимательный взгляд – он никогда ничего не пропускал.
Родной дом появился как-то неожиданно, словно из-под земли вырос, и Эцио остановился, смахивая со лба фантомные пряди волос – он даже не знал толком, как выглядит сам, но ощущение было живое, настоящее, и Альтаир, остановившись совсем близко, бок о бок, дотронулся костяшками пальцев до тыльной стороны его ладони.
- Пройдут годы на той стороне, - сказал он бесцветно, - и ты перестанешь испытывать эту боль.
Эцио неосознанно стиснул руки в кулаки.
- Насладись ей, пока можешь, - добавил Альтаир, и голос его смягчился. – Ты будешь по ней скучать.
Эцио кивнул, зачем-то натянул на голову капюшон. Его жесткая ткань была такой же фантомной, как и он сам, но на миг, сжав ладони, он ощутил эти шероховатые нити под подушечками пальцев.
И сделал шаг.
Он огибал людей в ярких одеждах, смеющихся, торопливых, живых – и чувствовал, как стучат их сердца, слышал, как они дышат, почти ощущал их шаги, словно он был каменной кладкой дороги, ветром, лениво колышущим флаги, каждым цветком и каждой лианой, с неугасимой жаждой жизни обвившей стены песчано-рыжих домов.
- Будьте осторожнее, сеньор, - попросил его старичок в аккуратном плаще, и Эцио с изумлением осознал, что чувствует, как живой человек из плоти и крови касается его локтя мимолетно, отстраняя с пути.
Он обернулся к Альтаиру. Тот стоял неподвижно, скрестив руки перед собой, наблюдал, и его обветренное лицо было бесстрастно. Люди огибали его – они не видели его, как видели Эцио, но чувствовали инстинктивно чужое присутствие. Поймав взгляд, Альтаир выгнул бровь вопросительно. Эцио качнул головой, повернулся к ажурной решетке, скрывающей от него вход в палаццо Аудиторе…
Альтаир, наверное, ощущал себя так же, когда пришел к нему, кажется, так давно, целую жизнь назад. Ощущал себя ветром, опасным омутом реки, каждым человеком на темноватых улочках Монтериджони, самим Эцио – и всепоглощающей страстью, которую тот к нему испытывал. Ощущал себя живым.
Мария стояла у дверей в палаццо, прижав к груди тонкие руки. Она стискивала пальцы до боли, вглядываясь в толпу, и непослушный темный локон выбился у нее из прически. Эцио знал – годы спустя точно так же мелкие кудряшки будут своевольно торчать из сетки на волосах ее дочери. Мария вздрогнула, когда Эцио подошел ближе, бросая тень на исчерченный клетками плиток пол, но тут же взяла себя в руки, выпрямилась.
- Вы напугали меня, - сказала она.
У ее глаз еще не собралась паутинка морщинок, и Эцио не помнил, когда в последний раз видел их такими блестящими.
- Я не хотел, - сказал он. – Простите меня, синьора.
Мария улыбнулась ему, протянула руку, и Эцио, боясь, что ставшее вдруг снова совсем человеческим тело выдаст его непослушной дрожью, коснулся губами ее пальцев. Он все сделал как надо – дотронулся невесомо, лишь показывая почтение, но ему так хотелось прижать теплую материну ладонь к щеке, спрятать, как в детстве, лицо у нее на коленях в складках бархатного платья, позволить расчесать частым гребнем собственные волосы…
Сейчас маленькому Эцио было лишь три года, и Мария, конечно, не поверила бы, представься столь взрослый человек ее сыном.
- Я узнала Вас по одежде, - сказала Мария тихо. – Вы из Ордена. Скажите же, не томите, почему Вы пришли вперед моего мужа? С ним все в порядке?
Эцио замешкался, растерявшись, но тут же нашелся:
- Конечно, о чем Вы говорите? Он вот-вот прибудет сюда.
- Тогда почему же Вы здесь? – Мария склонила голову чуть на бок, глядя с любопытством и заметным облегчением. – Ваше лицо кажется мне немного знакомым, но разве я уже видела Вас?
- Нет, - ответил Эцио, не сдержав грустной усмешки. – Это всего лишь дела ордена, ничего особенного. Я зашел… зашел сказать, чтобы Вы не боялись и были счастливы.
Мария удивленно нахмурила тонкие брови, улыбнулась как-то неловко, не зная, как нужно реагировать.
- О чем Вы говорите? – спросила она снова. – Чего мне нужно бояться?
Эцио промолчал, склонив голову и кусая губы, и тогда Мария взяла его лицо в ладони, как часто делала, когда Эцио был совсем маленьким, ударялся обо что-нибудь и пытался не плакать, сердито размазывая своевольные слезы по щекам. Мать смотрела на сына с тенью узнавания в темных глазах, и тот прикусил губу сильнее.
- Эцио, - прошептала она одними губами, шире распахнув темные глаза, и тот, чувствуя, как спазмом сжимает горло, обнял ее, не говоря ни слова, прижался лбом к хрупкому плечу. Мария робко, невесомо положила свои узкие ладони ему на спину, все еще будучи не в силах поверить в происходящее. - Эцио, милый мой, это и правда ты? Почему ты?.. Как это возможно? Отчего ты так печален?
Он втянул носом запах душистых розовых масел, который всегда окутывал его мать шлейфом, позволил себе обнимать ее еще ровно миг, а затем невесомо отступил. Запахи и звуки незаметно вновь сливались для него в одну смазанную картину, окутывали, как аромат роз, и Мария с секундным недоумением посмотрела сквозь него, словно и забыла, что кто-то только что был здесь.
- Я люблю тебя, мама, - сказал он едва слышно.
Беззвучными шагами Эцио отодвинулся в тень веранды, где плющ обвивал решетку гуще всего, и смотрел, с какой радостью Мария бросается навстречу своему мужу – его отцу, - как обнимает его, и как Джованни целует ее в высокий лоб, отводя в сторону черные кудри.
У них были еще годы вместе до того трагического дня, когда друг семьи предал Аудиторе, отдав их в руки палачей. Эцио пока что был совсем маленьким – вот он выбежал на веранду к родителям, смешной и неуклюжий, и Джованни подхватил его на руки, потискал за пухлую щеку, прежде чем придержать дверь для Марии и зайти в дом следом за ней…
Эцио сел на каменную скамью, прикусывая указательный палец и не чувствуя вкуса собственной кожи.
Бесшумно Альтаир подошел к нему. Эцио хотел было поднять голову, сказать, что он в порядке, но лежащую на колене руку накрыла сухая ладонь, а человек, бывший когда-то величайшим из ассасинов, опустился перед ним на колени на клетчатый пол. Красно-черные одеяния раскинулись вокруг него ореолом, и Эцио отчетливо ощущал шелковистые рукава, в длинной ткани которых путался пальцами, сжимая руки Альтаира.
Эцио прислонился лбом к его лбу, глядя на их плотно сцепленные ладони и смаргивая несуществующие слезы, которые все равно горячо пекли веки.
- Я не хочу забывать о них, - по-детски пробормотал он, и Альтаир, высвободив одну руку, дотронулся до его щеки, большим пальцем касаясь ресниц.
- Ты никогда не забудешь, - сказал он. – Уйдет боль, но не память.
Эцио качнул головой с кривой усмешкой.
- Я думал – столько прожил на свете, но сейчас будто бы ничего не изменилось. Будто я не изменился за эти годы.
- Мы всего лишь дети, - пожал плечами Альтаир. – Дети перед лицом огромного мира. Я клянусь, мы никогда не обойдем его весь – посмертной жизни не хватит. Так что выбирай лучше, куда ты хочешь пойти.
- А ты? – спросил Эцио и поднял голову. Альтаир улыбался, и черты его лица смягчились, делая его живым.
- Мое место – рядом с тобой.
Он уже говорил это. Эцио помнил. Он и тогда ему поверил, конечно…
Но сейчас это звучало совсем иначе.