Джейн чем-то по­хожа на Кэт: то ли го­лосом, то ли тем ес­тес­твен­ным и кра­сивым жес­том, ког­да она от­ки­дыва­ет во­лосы со лба; то ли осан­кой: тем, как гор­до она дер­жит го­лову, чуть вздёр­нув под­бо­родок вверх – так де­ла­ют рус­ские. Та­кая же по­за бы­ла и у ку­кол­ки-сла­вян­ки из кол­лекции Кэт. Джон не зна­ет, что это, и от­ку­да это взя­лось, Джон зна­ет глав­ное: в Джейн – не­кий внут­ренний стер­жень, то, че­го не бы­ло у ма­лень­кой сла­бой Джен­ни, нав­сегда ос­тавшей­ся три­над­ца­тилет­ней де­воч­кой.

Джон сам выз­во­лил это­го джин­на из у­ют­ной лам­пы с мяг­ки­ми стен­ка­ми, где ему бы­ло слиш­ком ма­ло мес­та и слиш­ком спо­кой­но, что­бы раз­вернуть­ся. Джо­ну нра­вилась ма­лень­кая сла­бая Джен­ни: она не на­поми­нала ни­кого, не бы­ла ни на ко­го по­хожа и не бу­дила па­мять ты­сячью ме­лочей. Джейн же го­ворит уве­рен­но, и не пы­та­ет­ся вспом­нить то, че­го вспом­нить нель­зя - то, что нель­зя вспо­минать. Джейн дос­та­точ­но нас­то­яще­го, что­бы дей­ство­вать в нём.

Как и Кэт.

Кэт не­нави­дела си­деть на мес­те, Кэт бес­прес­танно ме­талась из Лон­до­на в Вич­бридж и об­ратно. Кэт при­вози­ла в ста­рый мрач­ный дом аро­мат ду­шис­тых ли­лий и но­вой вес­ны, рас­па­хива­ла уз­кие ок­на, впус­кая све­жий ог­ромный ве­тер, ук­ра­шала веч­но пус­тые и пыль­ные пол­ки ми­лыми без­де­луш­ка­ми. Она рас­ки­дыва­ла всю­ду от­крыт­ки и греб­ни, пуд­ре­ницы и по­маду, блес­тя­щие глян­цем пла­каты, выб­ра­сыва­ла ста­рую ме­бель и по­купа­ла но­вую, ра­ду­ющую глаз яр­кой обив­кой, за­тева­ла бес­ко­неч­ные ре­мон­ты – а са­ма смот­ре­ла на всё это в ред­ких пе­реры­вах меж­ду съ­ём­ка­ми.

В ту зи­му она при­еха­ла то­же – на Рож­дес­тво. Кэт ве­шала на ёл­ку блес­тя­щие раз­ноцвет­ные ша­ры и свер­ка­ющие гир­лянды, а ве­чером она сме­ялась, си­дя в крес­ле у ка­мина, дер­жа в ру­ке фу­жер с при­чуд­ли­выми узо­рами. Ви­но от­ли­вало ру­бином, тём­ным и та­инс­твен­ным, а пла­мя бро­сало на Кэт мяг­кие ры­жие от­све­ты. Тог­да вся она бы­ла уми­рот­во­рён­ная, тёп­лая, до­маш­няя, и мож­но бы­ло да­же за­быть, что это блис­та­тель­ная ак­три­са Кэт­лин Бай­рон. Это бы­ла не Кэт­лин, но Кэт, и та­кой она яви­лась Джо­ну поч­ти впер­вые – как обык­но­вен­ная жен­щи­на, а не бо­гиня из ка­ких-то выс­ших не­бес­ных сфер.

Она об­ня­ла Джо­на – лег­ко, быс­тро, ус­мехну­лась ло­ма­юще­муся го­лосу, за­вер­ну­лась в ста­рый клет­ча­тый плед и мед­ленно вы­пила ви­но, за­дум­чи­во смот­ря в пла­мя и о чём-то раз­го­вари­вая с от­цом – буд­то меж­ду де­лом.

По счастью, в гос­ти­ной бы­ло тем­но, и ник­то не за­метил ру­мян­ца, нез­до­рово­го, го­рячеч­но­го, вспых­нувше­го у Джо­на на щё­ках. Ве­чер кон­чился, и за ок­ном зап­ля­сала кру­жев­ная вь­юга – и Кэт ни­чего не уви­дела, ни­чего не по­няла, толь­ко ска­зала: "Джон, ты выг­ля­дишь расс­тро­ен­ным. Что-то не так?" - и тут же за­была об этом.

Джон тог­да не мог спать, да­же нес­мотря на поз­дний час. Кэт с от­цом ещё го­вори­ли о чём-то на кух­не, а по­том на лес­тни­це мель­кну­ло мас­ля­ное пят­нышко све­та – они под­ни­мались в спаль­ню. Джон знал, что они бу­дут там де­лать, Джон знал, что это пра­виль­но, хо­рошо, нор­маль­но – но в эту ночь ему по­чему-то за­хоте­лось раз­ры­дать­ся от бес­силь­ной ярос­ти, от вне­зап­но ро­див­шей­ся не­навис­ти к от­цу. По­том он дол­го ле­жал, вздра­гивая, ког­да слы­шал ту­гой скрип кро­вати или от­го­лос­ки приг­лу­шён­ных про­тяж­ных сто­нов. Ему хо­телось взвыть, но вни­зу спал Сэм, и нель­зя бы­ло его бу­дить.

Джон при­кос­нулся к ис­точни­ку бес­по­кой­ства, и он лёг в его ла­донь вяз­кой го­рячей тя­жестью. Джон толь­ко дёр­нул ру­кой па­ру раз – и его буд­то опус­то­шило, унич­то­жило в по­токе ог­ненно­го сты­да впе­ремеж­ку с ос­трым, му­читель­ным удо­воль­стви­ем.

Он не вы­дер­жал: сло­мал­ся, зап­ла­кал, без­звуч­но, ут­кнув­шись ли­цом в по­душ­ку, как буд­то это мог­ло сде­лать его всхли­пы ме­нее ре­аль­ны­ми, и поч­ти до рас­све­та ма­ял­ся в этом тя­жёлом по­луза­бытьи, весь мок­рый, дро­жащий от сты­да, тре­пещу­щим ком­ком свер­нувше­гося в па­ху. Он бо­ял­ся ше­вель­нуть­ся, ведь ста­рый мат­рас мог от­ча­ян­но за­вере­щать в этой гул­кой ти­шине, точ­но ав­то­мат­ная оче­редь, про­бив Джо­на на­вылет, в сер­дце, и тог­да его тай­на бы­ла бы из­вес­тна всем. Джон бо­ял­ся в те ча­сы все­го на све­те – спав­ше­го под ним бра­та, ро­дите­лей, ко­торые мог­ли заг­ля­нуть в дет­скую, ня­ню Нэн, ши­пас­тых те­ней, сле­див­ших за ним изо всех уг­лов, - они наб­ро­сились бы на не­го, ес­ли бы он зас­нул, и унес­ли его ду­шу в ад. Но ве­чер, про­ведён­ный с Кэт – в ее при­сутс­твии у Джо­на сла­бели ко­лени, сры­валось ды­хание, и к гор­лу под­ка­тывал бо­лез­ненный ко­мок - и ночь со все­ми её тре­вол­не­ни­ями и стра­хами вко­нец из­му­чили его. Он ус­тал бо­ять­ся и про­валил­ся в сон, смут­ный и не­яс­ный.

На сле­ду­ющую ночь бы­ло то же са­мое – но в этот раз Джон ста­ратель­но и неп­реклон­но уло­жил ру­ки по­верх оде­яла, что­бы не дать се­бе ни ма­лей­ше­го шан­са.

Ему прис­ни­лась Кэт в кру­жев­ном белье – так она по­яви­лась в од­ном из филь­мов. Кэт по­мани­ла его паль­цем и за­зыв­но улыб­ну­лась алы­ми гу­бами.

На­ут­ро Джон об­на­ружил на оде­яле жел­то­вато-бе­лое за­сох­шее пят­но.

Так и по­велось: по­рой Джон, по­нимая, что сты­да не из­бе­жать - стыд всё рав­но схва­тит его лип­ки­ми ла­пами и бу­дет ду­шить - де­лал это сам, в ван­ной, где бы­ло про­ще за­мес­ти сле­ды – их уно­сила жур­ча­щая во­да. При све­те бы­ло ху­же, хо­лод­ный свет га­логе­новой лам­пы вых­ва­тывал без­жа­лос­тно и чёт­ко все под­робнос­ти это­го страш­но­го дей­ства. Джон зак­ры­вал гла­за и пы­тал­ся не ду­мать о том, что он де­ла­ет – но осоз­на­ние при­ходи­ло всё рав­но.

Иног­да ему хо­телось сов­ла­дать с низ­менной при­родой, и он вновь и вновь клал ру­ки по­верх оде­яла. В эти но­чи ему сни­лась Кэт, а на ней уже не всег­да бы­ло бельё. В этих снах Джон иг­рал роль У­иль­яма, а иног­да и муж­чин, что бы­ли у неё до от­ца. Джон пред­став­лял се­бе её - рос­кошную, раз­врат­ную, рас­ки­нутую на кро­вати во всей сво­ей на­гой кра­соте. Она улы­балась ему, и юр­кий крас­ный язы­чок мель­кал меж­ду пух­лых при­от­кры­тых губ. Она сжи­мала свои гру­ди, не­боль­шие, но ак­ку­рат­ные, с яго­дами тор­ча­щих сос­ков, и мя­ла без­за­щит­ную плоть в ла­донях. Те спус­ка­лись ни­же, ог­ла­живая жи­вот с тём­ной то­чеч­кой пуп­ка, тон­кую та­лию, ло­бок, на ко­тором про­бива­лись ры­жева­тые во­лосы, раз­дви­нутые строй­ные бёд­ра, и внеш­нюю, и внут­реннюю их сто­роны, а по­том прит­ворно-стыд­ли­во при­от­кры­вали тём­но-ро­зовый и блес­тя­щий вход в ло­но. Кэт  не­тороп­ли­во за­совы­вала в се­бя паль­цы, чуть ус­ме­ха­ясь и бес­стыд­но пос­та­нывая, и Джон не мог уже тер­петь, и пря­мо-та­ки наб­ра­сывал­ся на неё, зас­тавляя яр­ко-алый рот изум­лённо рас­крыть­ся бук­вой "О", а изящ­ные паль­цы с ма­никю­ром скрес­ти по прос­ты­ням. Кэт из­ви­валась в его ру­ках, ко­лоти­ла его пят­ка­ми по по­яс­ни­це, дви­галась с ним в такт и да­рила бес­ко­неч­но слад­кие по­целуи в мо­мент, ког­да они оба дос­ти­гали вер­ши­ны.

Эти сны бы­ли ху­же – и Джон вы­бирал из двух зол.

Рож­дес­твенские ка­нику­лы кон­чи­лись, и Кэт у­еха­ла в Лон­дон, по­цело­вав Джо­на на про­щание в щё­ку. Джон поч­ти что су­мел сдер­жать­ся и не пок­раснеть: слиш­ком это бы­ло яр­ко, жи­во и не­похо­же на всё, что бы­ло во снах.

Зи­ма тек­ла мед­ленно, тя­гуче. Дни бы­ли се­рые, ку­цые, но­чи – длин­ные и снеж­ные. Кэт на­пол­ня­ла особ­няк ки­пучей жизнью, све­жестью, сол­нцем – и в её от­сутс­твие те­ни ос­ме­лели и вы­пол­зли из уг­лов и чу­ланов. На ме­бели осе­дала пыль – не­кому бы­ло с лег­ко­мыс­ленной и не­понят­ной пе­сен­кой об­ма­хивать тряп­кой сто­леш­ни­цы, тум­бы и зер­ка­ла. Отец спал в ка­бине­те, а спаль­ня бы­ла зак­ры­та – по счастью, не на ключ. По­рой Джон, ког­да на­каты­вала ди­кая, поч­ти жи­вот­ная тос­ка по Кэт, за­бирал­ся ту­да, оку­нал ли­цо в неж­ный шёлк и стру­ящий­ся ши­фон её плать­ев в гар­де­робе, про­пах­шем горь­ким наф­та­лином; пе­релис­ты­вал стра­ницы фо­то­аль­бо­мов, в бес­по­ряд­ке рас­сы­пан­ных по от­то­ман­ке: Кэт смот­ре­ла на не­го с каж­дой фо­тог­ра­фии - ве­сёлая, счас­тли­вая, си­яющая; су­дорож­но вды­хал её уле­тучи­ва­ющий­ся с каж­дым днём за­пах, тер­пкий, лёг­кий, с по­душек, на ко­торых ос­тавля­ла впа­лый след её го­лова, ле­жал на оде­яле и прос­ты­нях, не сох­ра­нив­ших её теп­ла.

Ког­да ста­нови­лось сов­сем пло­хо, Джон зак­ры­вал­ся в ки­ноте­ат­ре и вклю­чал филь­мы с Кэт -  ти­хо, что­бы ник­то не ус­лы­шал. Он вспо­минал: вот тут она ку­рила, кар­тинно зап­ро­кинув го­лову и вы­пус­кая жем­чужные коль­ца ды­ма в по­толок; вот тут она чи­тала Фран­су­азу Са­ган – ма­лень­кий то­мик в пёс­трой об­ложке, за­тол­кну­тый под по­душ­ки. А здесь рас­ки­нулась од­нажды в не­бес­но-го­лубом ха­лате – по­яс слег­ка ос­ла­бил хват­ку, и гру­ди выс­коль­зну­ли из ат­ласно­го пле­на, поч­ти от­крыв сос­ки, и бёд­ра от­кры­лись ед­ва ли не до то­го мес­та, где дол­жна бы­ла по­казать­ся тон­кая по­лос­ка тру­сиков – но её по­чему-то не бы­ло, а даль­ше нель­зя бы­ло рас­смот­реть: Кэт за­мети­ла ша­лость по­яса, улыб­ну­лась и за­тяну­ла его сно­ва, и ха­лат скрыл её поч­ти до гор­ла, по­казав толь­ко стре­лы схо­дящих­ся клю­чиц.

И все эти бес­ко­неч­ные ме­лочи, ты­сячи, мил­ли­оны, мил­ли­ар­ды ме­лочей, схва­чен­ных слу­чай­но кад­ров из жиз­ни Кэт сло­жились из ха­оса в один чёт­кий и яс­ный ки­нофильм с прос­тым, но за­путан­ным сю­жетом; и Джон не мог уже от­ри­цать свою бо­лез­ненную, неп­ра­виль­ную, не­воз­можную страсть: фильм го­ворил ему, что это бы­ло пред­ре­шено, что Джон не ис­пра­вит при­чуду судь­бы – но раз уж так слу­чай­но выш­ло, раз уж над ним под­шу­тили так жес­то­ко, то пла­тить за шут­ки бу­дет он, по­тому что он прок­лят.

И ни­как ина­че.

* * *

Кэт вер­ну­лась с от­те­пелью, с пер­вым ды­хани­ем вес­ны, по её сле­дам шли яр­ко-чёр­ные про­тали­ны, неж­ные и роб­кие под­снеж­ни­ки, на­бух­шие поч­ки на де­ревь­ях. Кэт вер­ну­лась к 14 фев­ра­ля, за­вер­шив съ­ём­ки оче­ред­но­го филь­ма, ко­торый стал её пос­ледним, и толь­ко пос­та­вив че­мода­ны в спаль­ню, при­нялась раз­ве­шивать ук­ра­шения, куп­ленные в Лон­до­не, и всё под­шу­чива­ла над Джо­ном и Джен­ни.

Джон к то­му вре­мени кое-как сми­рил свою страсть, и стыд, не­доволь­но вор­ча, от­сту­пил, уже не гры­зя бес­пре­рыв­но, а лишь по­кусы­вая из­редка. Джон по­нял: Джен­ни хо­рошень­кая, Джен­ни ми­лая и Джен­ни на­вер­ня­ка пон­ра­вит­ся Кэт. Джо­ну не хо­телось лиш­ний раз огор­чать её – и дать поч­ву для раз­мышле­ний то­же не хо­телось. Кэт мог­ла до­думать­ся, Кэт мог­ла уз­нать.

Три не­дели про­лете­ли как сон, ми­молёт­ный, слад­кий, быс­трый; Джон был поч­ти счас­тлив.

Но тем боль­нее, тем страш­нее бы­ло де­сятое мар­та с его ссо­рами, кри­ками и выс­тре­лами. Поз­же Джон вспом­нит лишь не­яс­ную жен­скую фи­гуру в две­рях, и скор­ченное те­ло ма­тери на ков­ре в при­хожей – по­белев­шее ли­цо, ма­лень­кая ды­роч­ка с оп­лывши­ми баг­ро­выми кра­ями на гру­ди. Пу­ля прош­ла на­вылет, за­дев поз­во­ноч­ник и пов­ре­див лёг­кое. Поз­же Джон уз­на­ет, что бы­ва­ет при пу­левом ра­нении поз­во­ноч­ни­ка – Джон хо­рошо вы­учит би­оло­гию.

А тог­да он не ви­дел ни­чего, и не по­нимал ни­чего. Всю­ду ки­пел ту­ман, и сто­нал, и на­шёп­ты­вал ему что-то, и Кэт то­же шеп­та­ла – всё ти­ше и ти­ше, пы­та­ясь за­жать ра­ну паль­ца­ми. А по­том приш­ли лю­ди в по­лицей­ской фор­ме, и с ни­ми по­чему-то бы­ли Вик­то­рия и Билл, с по­рога ука­зав­шие на Джо­на, сжав­ше­го в ру­ке сколь­зкий, неп­ри­ят­но по­теп­левший ре­воль­вер. По­том был суд: при­сяж­ные, судья, де­вуш­ка-про­курор с рас­ко­сыми ази­ат­ски­ми гла­зами, как у кук­лы из кол­лекции Кэт – де­вуш­ка жа­лела его, но бы­ла слиш­ком мо­лода и не­опыт­на, что­бы что-то сде­лать; по­том бы­ла тюрь­ма, ко­лония для не­совер­шенно­лет­них, уро­ки би­оло­гии, от­ча­ян­ная дра­ка, кар­цер и лож­ка, про­цара­пав­шая щер­бинку в тол­стой бе­тон­ной сте­не.

Джон вы­жидал, от­жи­мал­ся на по­лу ка­меры, уз­на­вал путь к сво­боде – но всё это вре­мя он ос­та­вал­ся там, с Кэт, без­мол­вно за­мер­шей на ста­ром ков­ре. Он боль­ше не пов­то­рял то­го, что де­лал рань­ше по но­чам – он пос­то­ян­но был ус­та­лым, по­луго­лод­ным, ис­то­щён­ным тос­кой и одер­жи­мым мыслью о сво­боде и о мес­ти убий­це Кэт. Его ок­ру­жал ту­ман. Ту­ман под­ска­зывал ему, что де­лать. Ту­ман про­вёл его че­рез все заг­ражде­ния и по­мог выр­вать­ся на сво­боду.

Джон спас­ся из мы­шелов­ки с тол­сты­ми бе­тон­ны­ми сте­нами. Джон не­делю шёл по осен­не­му без­до­рожью, но­чевал под кус­та­ми, во­ровал день­ги и еду, в каж­дом пла­кате с над­писью "Ро­зыск!" ви­дел се­бя и не уз­на­вал. Муж­чи­на на пла­катах был слиш­ком ста­рым, слиш­ком из­мождён­ным, в его во­лосах се­реб­ри­лась се­дина, а в гла­зах све­тилось от­ча­яние, щед­ро сме­шан­ное с бе­зуми­ем. Этот муж­чи­на не мог быть Джо­ном.

Его зва­ли Кук­ло­вод, и он впер­вые по­явил­ся в дож­дли­вую ночь, про­ведён­ную в ду­бовой ро­ще за особ­ня­ком. Кук­ло­вод был су­мас­шедшим – но у не­го был блес­тя­щий и жес­то­кий план мес­ти. Джон был по­лумёртв от ус­та­лос­ти и от тос­ки и поз­во­лил Кук­ло­воду де­лать всё, что тот счи­та­ет нуж­ным.

Кук­ло­вод мон­ти­ровал ка­меры и изоб­ре­тал дь­яволь­ские руч­ки и ло­вуш­ки для ком­нат. Кук­ло­вод прев­ра­щал ста­рый особ­няк в по­ле боя – ос­та­валось толь­ко за­вез­ти сол­дат. И он соб­рал их, при­вёз пять­де­сят че­ловек, так или ина­че при­час­тных к де­лу Джо­на. И за­пус­тил этих па­уков в бан­ку.

Из пя­тиде­сяти в жи­вых ос­та­лось трое, а ин­форма­ции об убий­стве Кэт не при­бави­лось ни на й­оту.

Джон от­ча­ял­ся поч­ти, Джон хо­тел уже уме­реть, уй­ти в Ту­ман – но Кук­ло­вод удер­жал. Кук­ло­вод об­ни­мал за пле­чи, шеп­ча слад­кие уте­шитель­ные сло­ва про то, что те­перь-то он точ­но зна­ет что де­лать, что Пер­вый Акт был толь­ко раз­минкой, под­го­тови­тель­ной ра­ботой, ко­торая даст ре­зуль­та­ты, толь­ко ес­ли про­дол­жить де­ло. Джон мол­ча ки­вал и сог­ла­шал­ся, вы­тирая мок­рые до­рож­ки слёз, и пы­та­ясь не вспо­минать Кэт, не вспо­минать всё, что бы­ло рань­ше, до нас­то­яще­го. Ту­ман, об­нявший его в день смер­ти Кэт и с тех пор не раз­жи­мав­ший объ­ятий, толь­ко сгу­щал­ся, и Джон не ви­дел уже ни но­вых лю­дей, ни смяг­чённой сис­те­мы ло­вушек, ни сов­сем дру­гого нас­троя. Да, эти ма­ри­онет­ки раз­де­лялись во мне­ни­ях, но не уби­вали и не ка­лечи­ли друг дру­га и не шли по тру­пам, ища путь на сво­боду.

Од­нажды Джон мель­ком взгля­нул на эк­ран – и где-то внут­ри чуть ше­вель­ну­лось уз­на­вание, и ту­ман рас­се­ял­ся – не­надол­го, прав­да. На кух­не су­ети­лась ры­жая де­вуш­ка – Джон пом­нил ещё, что её зва­ли Джен­ни, и что она лю­била ло­вить ба­бочек. Но Джон рав­но­душ­но от­вернул­ся, вновь поз­во­лив Кук­ло­воду сле­дить за про­цес­сом са­мому.

Ту­ман оп­ле­тал его, как ко­кон, за­куты­вал в тол­стое пу­ховое оде­яло, сквозь ко­торое ни­чего не слыш­но и не вид­но, и те­бя то­же не ус­лы­шат сна­ружи, как ни кри­чи. Ту­ман ба­юкал его и при­туп­лял боль от ра­ны, ко­торая дос­та­лась Кэт, а не ему. Джон не соп­ро­тив­лялся ему. Так бы­ло про­ще. Так бы­ло лег­че.

Но взрыв был слиш­ком гро­мок и прор­вал все ту­ман­ные прег­ра­ды. Джон оч­нулся от оце­пене­ния и ки­нул­ся к мо­нито­рам. Кук­ло­вод что-то ши­пел ему в ухо и пы­тал­ся пе­рех­ва­тить кон­троль, но Джон не дал ему убить ма­ри­онет­ку без­дей­стви­ем. Вид при­хожей, за­литой кровью,  вско­лых­нул его па­мять, впил­ся ты­сячью бо­лез­ненно ос­трых ос­колков – и Джон не мог уже пря­тать­ся за мас­кой Кук­ло­вода. Он дол­жен был дей­ство­вать.

Ту­ман был в ярос­ти, но ни­чем не мог по­мешать Джо­ну. Джон толь­ко раз прис­лу­шал­ся к сло­вам Кук­ло­вода и за нуж­ные для опе­рации инс­тру­мен­ты зас­та­вил про­ходить ис­пы­тания вмес­то то­го, что­бы от­дать их так.

Опе­рация прош­ла ус­пешно. Кук­ло­вод вновь за­нял мес­то Джо­на – но Джон уже не поз­во­лял цеп­ким ла­пам ту­мана вце­пить­ся в се­бя и уво­лочь в сон­ное за­бытьё. Он наб­лю­дал за Кук­ло­водом поч­ти всё вре­мя.

Те­перь, ког­да Джон на­чал наб­лю­дать за жизнью До­ма, он за­мечал мно­гое - он изу­чал этих раз­ных лю­дей, что по­пали сю­да. По­рой Джон ви­дел и Джен­ни – но не лю­бил на неё смот­реть. Она бы­ла слиш­ком яр­ким на­поми­нани­ем о прош­лом.

Джен­ни же по­нем­но­гу ожи­вала: в тус­клых гла­зах по­яв­лялся блеск, иног­да она вы­ходи­ла из кух­ни на ис­пы­тания. Джен­ни рас­прав­ля­ла пле­чи, сту­пая всё уве­рен­ней, и с лю­бопытс­твом раз­гля­дыва­ла ин­терь­ер ком­нат, в ко­торых она бы­ла и рань­ше – а как-то раз прос­то за­была. Ря­дом с ней всег­да был Пе­ро и по­могал Джен­ни во всём: ис­кал ве­щи, о ко­торых она вспо­мина­ла, про­ходил ис­пы­тания с ней, под­держи­вал, ког­да Джен­ни ста­нови­лось пло­хо от про­сыпав­шей­ся па­мяти. Гля­дя на них, пусть да­же и не до кон­ца счас­тли­вых, путь да­же не влюб­лённых, Джон с тру­дом приз­на­вал­ся се­бе, что же бы­ло тем глу­хим не­доволь­ством, тол­кавшим его из­нутри на злые и рез­кие сло­ва. Джон не ве­рил в свою рев­ность – но она раз­раста­лась, креп­ла и ста­нови­лась тем силь­нее, чем боль­ше ста­рых ве­щей на­ходи­ла Джен­ни, чем ре­шитель­нее она бы­ла. Джон ку­сал гу­бы, сжи­мал ку­лаки, но про­дол­жал смот­реть на Джен­ни. Это бы­ло его на­каза­ние за ту ужас­ную, не­выно­симую страсть, всё ещё про­дол­жавшую грызть сер­дце и сжи­мать его в ле­дяных тис­ках. Это бы­ло ис­купле­ние.

А по­том Джен­ни выз­ва­ла его на раз­го­вор и окон­ча­тель­но сло­мала этим мас­ку Кук­ло­вода. Он ис­чез, ушёл, ис­та­ял ды­мом, ос­та­вив Джо­ну, аб­со­лют­но не прис­по­соб­ленно­му к этой ро­ли, всё со­де­ян­ное – и Джон не знал, что с этим де­лать.

Джен­ни прев­ра­тилась в Джейн. Де­воч­ка ста­ла жен­щи­ной.

Джон и Джен­ни по­меня­лись мес­та­ми.

Те­перь Джон был слаб и бес­по­мощен, и не знал, что ска­зать этой но­вой, со­вер­шенно нез­на­комой ему жен­щи­не. А она през­ри­тель­но от­ма­хива­лась ото всех его по­пыток объ­яс­нить­ся.

И так бы оно про­дол­жа­лось веч­но – по­ка не зак­ру­тил­ся но­вый во­дово­рот нес­частий, по­ка не на­чал­ся но­вый круг ада. Джон знал, что убий­ца Кэт не по­щадит его, а ху­же все­го бы­ло осоз­на­ние то­го, что всё это вре­мя убий­ца бы­ла у не­го под но­сом, он мог отом­стить ей в лю­бой мо­мент – но не сде­лал это­го.

Уме­реть в при­хожей бы­ло чем-то вро­де ри­ту­ала: там де­сять лет на­зад раз­да­лись три выс­тре­ла, унёс­шие две жиз­ни сра­зу и пог­ру­зив­шие третью в тя­жёлый го­дич­ный сон, кон­чивший­ся той же смертью, толь­ко лишь чуть от­сро­чен­ной. Здесь нес­коль­ко ме­сяцев то­му на­зад прог­ре­мел взрыв, ед­ва не при­вед­ший к ещё од­ной тра­гедии. И ту­ман, поч­ти что от­сту­пив­ший от Джо­на, сно­ва по­доб­рался к не­му и всу­нул в по­мер­твев­шие, нег­ну­щи­еся паль­цы шприц с те­кучей мут­но­ватой ги­белью.

* * *

Джон не по­нима­ет, за­чем его спас­ли. Он дол­жен был ос­тать­ся там, с Кэт, раз уж не су­мел ос­та­вить её ря­дом с со­бой.

Джон не по­нима­ет и то­го, по­чему Джейн всё же го­ворит с ним, и по­чему в её гла­зах по­рой мер­ца­ют от­го­лос­ки преж­ней сим­па­тии. Джейн луч­ше бы уй­ти, не вме­шивать­ся в эту ис­то­рию. Он всег­да знал, что прок­лят – так к че­му все эти раз­го­воры и объ­яс­не­ния?

Ту­ман те­перь всег­да с ним - шеп­чет под­сказ­ки, уго­вари­ва­ет. Джон не ве­рит в ду­хов, в приз­ра­ков, с ко­торы­ми раз­го­вари­ва­ют Иса­ми и Пе­ро – а сей­час уже и все под­да­лись этой бо­лез­ни. Он не ви­дит всех этих во­инов и фи­лид – они лишь пло­ды во­об­ра­жения. А Ту­ман ре­ален. Он за­вива­ет­ся коль­ца­ми и сколь­зит го­лубо­ватым кру­жевом по ко­ридо­рам, пот­рески­вая, как элек­три­чес­тво, и так же боль­но жа­ля. Ско­ро осень: вре­мя тос­ки, дож­дей и ту­манов. И Ту­ман бу­дет на ред­кость си­лён и мо­гущес­твен.

В До­ме ца­рит веч­ная осень.

* * *

Джейн при­пира­ет его к стен­ке гос­ти­ной, ок­ле­ен­ной выц­ветши­ми обо­ями. Ху­дые де­вичьи ру­ки не­ожи­дан­но ока­зыва­ют­ся мус­ку­лис­ты­ми. Впро­чем, Джон и не ду­ма­ет соп­ро­тив­лять­ся – по те­лу раз­ли­ва­ет­ся пре­датель­ская сла­бость, ко­лени под­ка­шива­ют­ся, и он нер­вно сгла­тыва­ет: джин­сы ока­зыва­ют­ся слиш­ком тес­ны­ми в па­ху.

- Джон, ты уж ме­ня прос­ти, но по­чему ты бе­га­ешь от ме­ня уже не­делю? У ме­ня изу­родо­вано ли­цо? Я де­лаю что-то не так? Нет? Тог­да объ­яс­нись!

Да. Она де­ла­ет всё не так. Она сер­дится: гу­бы сжа­ты в уз­кую ли­нию, на ску­лах прос­ту­пили крас­но­ватые пят­на. Она сов­сем как Кэт в эту ми­нуту.

Сло­ва не­ук­лю­жим, бес­формен­ным во­рохом зас­ты­ва­ют в гор­ле, язык зап­ле­та­ет­ся.

Джон не мо­жет. Прос­то не име­ет пра­ва ска­зать ей, что все её: жес­ты, по­ход­ка, осан­ка и  вы­раже­ние ли­ца – вы­литая Кэт, от ко­торой он пы­тал­ся убе­жать все эти го­ды.

- Ну же, Джон, - сно­ва го­ворит она, поч­ти шеп­чет, уже мяг­че, уже лас­ко­вее. – Что не так?

Её гру­ди, не­боль­шие, бе­лые, ко­лышут­ся в такт ды­ханию под тон­кой тканью цве­тас­то­го са­рафа­на. На ней на­вер­ня­ка нет лиф­чи­ка, и вид­ны двое бес­стыд­но тор­ча­щих сос­ков.

Джон ре­ша­ет­ся.

Джон ша­га­ет в про­пасть.

<і>- Я люб­лю Кэт.</і>

Она ме­ня­ет­ся в ли­це: сна­чала не­пони­ма­ющая за­дум­чи­вость, изум­ле­ние, по­том до­гад­ка и, на­конец, пот­ря­сение.

- Ты хо­чешь ска­зать, что...

Не про­дол­жай, Джен­ни. Это не сто­ит то­го.

- Ес­ли ты лю­бишь свою мать – зна­чит, я ста­ну для те­бя ма­терью.

Они сей­час – на зыб­кой гра­нице "мёр­твой зо­ны". Мэтт на­вер­ня­ка смот­рит на них, ух­мы­ля­ясь, и при слу­чае рас­ска­жет все­му До­му о том, что му­чило Джо­на столь­ко лет...

Но Джо­ну уже всё рав­но.

Джейн - свет­лая, яр­кая, прек­расная - по­хожа на Кэт как ни­ког­да. Кэт бы­ла вес­ной, на­пол­ня­ла Дом си­яни­ем и тон­ки­ми аро­мата­ми жиз­ни, но­вой, воз­рождён­ной.

Ско­ро за сте­нами До­ма зас­вистит вет­ра­ми, зак­ру­жит зо­лотом и баг­рянцем лис­твы осень. Осень сме­нит­ся зи­мою, и вслед за ней при­дёт вес­на, вспа­рывая изум­рудны­ми копь­ями сы­рую от та­лого сне­га зем­лю.

В До­ме вес­на не нас­ту­пит ни­ког­да.

Но вес­на сто­ит пе­ред Джо­ном, воп­ло­щён­ная в этом зо­лотом сме­хе, и неж­ной улыб­ке, и зе­лено-ос­трых огонь­ках глаз. Вес­на при­жима­ет его к се­бе, и зас­тавля­ет по­ложить ру­ки се­бе на пле­чи, и по­казы­ва­ет, как это – и это объ­ятие та­кое не­лов­кое и не­лепое, что Джо­ну хо­чет­ся вы­вер­нуть­ся и убе­жать, и он реф­лектор­но и сла­бо дёр­га­ет­ся, не в си­лах сдви­нуть­ся с мес­та. Джейн об­ни­ма­ет его, и это нас­толь­ко ес­тес­твен­но, нас­толь­ко по-ма­терин­ски, что вос­по­мина­ния и бы­лой стыд сно­ва про­сыпа­ют­ся, и ку­са­ют без­жа­лос­тно зло.

Джейн мень­ше его рос­том, нес­мотря да­же на каб­лучки стоп­танных ту­фель, и при­под­ни­ма­ет­ся на цы­поч­ки – Джон, спох­ва­тив­шись, нак­ло­ня­ет­ся, и есть в этом что-то от же­лания умень­шить­ся, съ­ёжить­ся и ис­чезнуть. Он за­дева­ет под­бо­род­ком её нос и тут же от­ша­тыва­ет­ся, вжи­ма­ясь в сте­ну, ожи­дая уп­рё­ков – но их нет, и Джейн чуть улы­ба­ет­ся, од­ни­ми гла­зами, ед­ва при­под­няв угол­ки губ. Она прос­то учит сво­его не­реши­тель­но­го сы­на об­ра­щать­ся с де­вуш­ка­ми, и ни­чего нет уди­витель­но­го в его ошиб­ках - это же пер­вый раз, что тут та­кого?

Од­на­ко вот в том, как она це­лу­ет­ся – вна­чале поч­ти не­вин­но, не раз­мы­кая губ, да­вая Джо­ну про­чувс­тво­вать и по­нять, ка­кова на вкус жен­щи­на, за­тем мяг­ко, но неп­реклон­но тол­ка­ясь язы­ком - гиб­ким, сколь­зким, тёп­лым - про­ходя им по ря­ду плот­но сжа­тых зу­бов и буд­то бы вы­зывая Джо­на на ду­эль, на по­еди­нок, - нет ни­чего ма­терин­ско­го, ес­ли толь­ко не на­зывать ма­терин­ское неж­ным и ед­ва ли пош­лым. Джейн  слег­ка пе­реги­ба­ет с этой от­кро­вен­ностью, ко­торую мож­но да­же наз­вать от­ча­ян­ной – так что сра­зу ста­новит­ся яс­но, что опы­та у неё ни­чуть не боль­ше чем у Джо­на.

Джейн от­ры­ва­ет­ся от не­го и от­ве­ча­ет на не­задан­ный, по­вис­ший в тре­вож­ной вяз­кой ти­шине воп­рос:

- Я знаю, по­тому что жен­щи­на.

Так прос­то. Так яс­но и так ин­тимно. И так прав­ди­во – ведь жен­щи­на и впрямь стар­ше муж­чи­ны, осо­бен­но ес­ли обо­им ещё нет двад­ца­ти пя­ти.

- До­верь­ся мне, - шеп­чет Джейн, то­роп­ли­во сколь­зя ла­донью ку­да-то вниз и не­уве­рен­но за­мирая, толь­ко по­чувс­тво­вав тёп­лую пуль­са­цию вспу­чен­но­го бу­гор­ка, ко­торую не скро­ешь ни под ка­кой тканью.

На­вер­но, всё дол­жно бы­ло бы быть не так; Джон не дол­жен был ни влюб­лять­ся в собс­твен­ную мать, ни пы­тать­ся отом­стить за неё и ид­ти ра­ди этой це­ли, ра­ди этой бе­зум­ной идеи на всё. Но ес­ли бы бы­ло оно так – ни­чего всё рав­но бы не из­ме­нилось. Он не спас бы этим Кэт, по­тому что её участь бы­ла пред­ре­шена. Кэт не спас­ла бы их род – но шес­тым чувс­твом, жен­ской ин­ту­ици­ей по­нима­ла, что ста­рый дом на ок­ра­ине Вич­брид­жа и род, оби­та­ющий в нём, прок­лят, и пы­талась ис­пра­вить хоть что-то. Внес­ти хоть кап­лю ра­дос­ти и све­та. При­нес­ти вес­ну в ком­на­ты, веч­но пыль­ные, пус­тые, пах­ну­щие смертью и го­рем, и по­сереб­рённые ту­маном.

У Кэт ни­чего не выш­ло, и обоз­лённое прок­ля­тие уда­рило лишь силь­нее, зам­кнув их род.

- Не бой­ся, Джон.

Ис­то­рия пов­то­ря­ет­ся. Что слу­чит­ся с Джейн, сво­ен­равной Джейн, су­мев­шей под­нять го­лову и дер­зко взгля­нуть в гла­за приз­ра­кам прош­ло­го? Ещё од­на шаль­ная пу­ля? Ещё один нес­час­тный слу­чай?

Он не мо­жет до­пус­тить это­го.

По­ка на све­те жи­во хоть что-то, в чём от­ра­зилась, как в зер­ка­ле, как в объ­ек­ти­ве ка­меры, и на­веки ос­та­вила свой от­пе­чаток Кэт, по­ка осень не за­топи­ла ле­дяным ту­маном Дом окон­ча­тель­но – Джон не име­ет пра­ва на счастье, на эту де­вуш­ку-вес­ну и на эту бли­зость. Счастье бу­дет слиш­ком быс­трым и при­ведёт к смер­ти. Оче­ред­ной смер­ти, что ста­нет пес­чинкой на ве­сах ви­ны, сло­мит их, как со­ломин­ка спи­ну вер­блю­да, и об­ру­шит их на Джо­на – и по­чему это­го не слу­чилось рань­ше?

Джон соз­на­ет, что го­ворит уже вслух, еле слыш­но и отс­тра­нён­но, точ­но чи­та­ет мо­лит­ву, заж­му­рив­шись, что­бы не ви­деть ли­ца Джейн.

- Ты не ви­новат, Джон.

И так лег­ко и прос­то – от­пустить се­бя, по­верить этой жен­щи­не-ре­бён­ку и сос­коль­знуть во мглу, где есть толь­ко её ру­ки, её опас­ли­во выс­тавлен­ное ко­лено и её тёп­лый, влаж­ный рот. Она це­лу­ет его сно­ва, уже бо­лее тре­бова­тель­но и уме­ло, и ре­ша­ет­ся на­конец звяк­нуть "мол­ни­ей". Го­рячий сколь­зкий член ло­жит­ся в ма­лень­кую хо­лод­ную ла­дош­ку. Боль­шой па­лец раз­ма­зыва­ет по го­лов­ке вяз­кую кап­лю смаз­ки.

Ту­ман вь­ёт­ся вок­руг них, гу­дя, слов­но рой рас­сержен­ных ос. Он не приб­ли­жа­ет­ся лишь из-за Джейн. Как толь­ко Джейн уй­дёт, Ту­ман на­кинет­ся на Джо­на и при­мет­ся тер­зать с уд­во­ен­ной си­лой. Ви­на и стыд вер­нутся вновь, и от них не по­может ни­какая Джейн...

- Не ухо­ди, - ти­хо шеп­чет он.

- Не уй­ду, - так же ти­хо от­ве­ча­ет она.

Джейн сов­сем ху­дая и лёг­кая, тон­ко­кос­тная, буд­то пти­ца, не ве­сит поч­ти ни­чего; Джейн от­ча­ян­но вцеп­ля­ет­ся ему в пле­чи и ца­рапа­ет поч­ти до кро­ви – и тут же вспо­мина­ет о сво­ей ро­ли. Гри­маса бо­ли раз­гла­жива­ет­ся, и Джейн не­ес­тес­твен­но, при­нуж­дённо улы­ба­ет­ся. Джейн дёр­га­ет­ся навс­тре­чу Джо­ну сно­ва и сно­ва и пач­ка­ет свой са­рафан кровью.

- Ах, Джон!..

И на миг в ис­ка­жён­ных чер­тах Джейн прос­каль­зы­ва­ет дру­гая жен­щи­на – опыт­ная, влас­тная, силь­ная. Джон смот­рит в ли­цо Кэт – и она ис­че­за­ет, как на­важ­де­ние, как хруп­кий сон.

Джейн вне­зап­но тол­ка­ет его к ди­вану и ук­ла­дыва­ет на спи­ну, тут же осед­лав его бёд­ра и нап­ра­вив в се­бя по­баг­ро­вев­ший от воз­бужде­ния член. На­сажи­ва­ет­ся свер­ху, раз за ра­зом, толь­ко быс­трее, ярос­тнее, чем рань­ше, пы­та­ясь пре­воз­мочь боль. Она нак­ло­ня­ет­ся к Джо­ну, упи­ра­ясь ла­доня­ми в его пле­чи, и пра­вая грудь выс­каль­зы­ва­ет из не­надёж­но­го платья.

И опять – как рань­ше, как в тех снах; и Джейн так близ­ко, что вид­но блес­тя­щую, мок­рую от по­та, лож­бинку меж­ду гру­дями, и от неё пах­нет све­жестью, ра­достью, счасть­ем – страш­ная ил­лю­зия по­коя во вре­мена, ког­да о по­кое и ре­чи ид­ти не мо­жет.

Джейн жар­кая, уз­кая, сколь­зкая; внут­ри у неё всё как-то под­жи­ма­ет­ся.

Джон чувс­тву­ет приб­ли­жение кон­ца и ме­ня­ет ха­рак­тер дви­жений: бо­лее мед­ленные, но и ку­да как глу­бокие, нес­пешные, поч­ти царс­твен­ные вол­ны. Джейн, ка­жет­ся, то­же что-то ощу­ща­ет -  и ин­стинктив­но тя­нет­ся ру­кой вниз, к се­бе, сми­рить пот­ре­вожен­ную плоть.

Джон от­пи­хива­ет её в пос­ледний мо­мент и хва­та­ет ка­кую-то тряп­ку. Се­мя брыз­га­ет тон­кой струй­кой – ры­бий хря­щик, да и толь­ко. Джейн отс­тра­ня­ет­ся, за­мира­ет на ми­нуту, оп­равля­ет на се­бе одеж­ду и поч­ти вслух, ше­веля гу­бами, рас­сужда­ет, где мо­жет быть Джим.

Ти­шина роб­кая, рых­лая. Но вмес­те с тем это не та ти­шина, что ок­ру­жала Джо­на но­чами – она сго­рела, осы­палась в прах. И нет боль­ше ни­чего пос­тыдно­го и страш­но­го в жен­щи­не, что си­дит сей­час под­ле не­го, от­ки­нув­шись на мяг­кую спин­ку ди­вана – пусть да­же он и ви­дел её ког­да-то дав­но. Ви­ны не ос­та­лось – по­тому что у Джо­на нет уже сил об­ви­нять се­бя в чём-то. Сто­ит прос­то при­нять то, что бы­ло, и жить с этим даль­ше.

В кон­це кон­цов, нуж­но приз­нать, на­конец, что Джо­ну всег­да хо­телось, что­бы его жен­щи­на бы­ла силь­нее не­го, что­бы она сде­лала то, что сде­лала се­год­ня Джейн. Что сде­лала бы Кэт.

- Ты не сер­дишь­ся на ме­ня? – не вы­дер­жи­ва­ет на­конец Джон, про­рывая приз­рак тре­воги.

Джейн улы­ба­ет­ся ему, со­щурив лу­чис­тые гла­за, в ко­торых мель­ка­ет тень че­го-то боль­шо­го, свет­ло­го и неж­но­го, и мол­чит.

Джон толь­ко сей­час за­меча­ет, что ря­дом с ни­ми боль­ше нет Ту­мана.