Когда человек теряет рассудок — это трагедия. Страшное событие, которое гораздо ужаснее, чем обычная смерть. Ты все еще функционируешь, но себе уже не принадлежишь. Живое, ходячее, дышащее воплощение пленника бреда, который диктует свою ложную истину, вплавляя ее в гладкую и сложную ткань разума.

Еще хуже, когда с ума сходит Иной. Сила и длительность жизни превращают это состояние в бесконечную пытку.


***

Антон сидит на кухне в своей старой квартире и невидящим взглядом смотрит в стену.

Если ты в состоянии отследить момент точки невозврата, значит, шанс на исцеление все же еще остается.

Но, закрыв глаза, Городецкий осознает, что в его случае — это конец.

Хриплое дыхание.
Жесткие черты лица, которые зачастую носят налет язвительности, злости, сарказма и меланхоличной грусти.

Он знает, что вся эта показная грусть — фальшь.
Вся язвительность и сарказм — желание развлечься, разбавить свою многовековую скуку реакцией окружающих, а если повезет — капелькой чужой боли. Пряной и сладкой. Она касается его губ, и он облизывает ее, ехидно улыбаясь от удовольствия.

Как же так вышло, что он — Светлый маг, в сути своей — не чуждый определенной морали, твердой жизненной позиции, верный прочному фундаменту семьи, вдруг, в одночасье, сошел с ума и помешался на враге? Заболел им, упал в эту ненормальную всепоглощающую зависимость, словно в бездну? Настолько яростно и болезненно, что, поначалу, решил, что это магия. Очередная операция главы Дневного Дозора по ликвидации Высшего Светлого мага.

А почему бы и нет? Всегда легче ненавидеть кого-то извне, чем видеть причину в самом себе. Образцовый семьянин, добрый, милый парень со внешностью безобидного ботаника просто не может в одночасье превратиться в существо всем нутром жаждущее разрушения. Разрушения, содержащего в себе лишь боль и стыд.

Боль.

Она сжигает изнутри светлую душу Городецкого. Она, словно заразное заболевание, передалась Светлане, а от нее — Надежде.

Любящий муж, примерный отец.

Они не могут понять, что произошло, потому что Антон не в состоянии открыть рот и выдавить из себя эти отвратительные слова.

Стыд.

Он даже самому себе не знает, как объяснить.

Это странное чувство будто жило с ним всю жизнь. Как клетки рака, которые населяют организм с рождения и кажутся родными и естественными, но вдруг, из-за непонятного процесса начинают уничтожать свою родную среду. Резко, подло, без объявления войны.

Фрагменты воспоминаний — клубок событий и случайностей, которые со временем складываются в полноценное полотно душевных терзаний. Полотно, из которого Антон с таким мазохистским удовольствием соорудил себе хламиду.

Первая встреча с Завулоном.

Как относиться к еще одному Иному, находящемуся в комнате?
Он сидел в уголке, на корточках, скромно и незаметно. Худой как щепка, щеки впалые, черные волосы коротко, по-военному, пострижены, глаза большие, печальные. Возраст совсем непонятен, может, тридцать лет, а может, и триста. Темная одежда. Свободный костюм и серая рубашка хорошо гармонировали с обликом. Человек, наверное, принял бы незнакомца за члена маленькой секты. И в чем-то был бы прав.

Неприязнь, вспыхнувшая практически сразу. Ну, разумеется. Он ведь Темный. Это правильно. Она углублялась, пускала корни, постепенно мутируя в какое-то странное восхищение. Великий враг. Умный.

— Зачем тебе это нужно, а? Хорошая работа, достаток, удовлетворенное самолюбие, все радости мира — в твоих руках, надо лишь вовремя придумать, что будет Добром на этот раз. И все-таки — неймется. Я не понимаю тебя, Антон.

Городецкий и сам себя не понимал. Будто его душа не могла жить спокойно, нуждаясь в постоянной подпитке опасностью, адреналином. «А он, мятежный, ищет бури, как будто в буре есть покой».

И он нашел свою бурю. Вечный, не осушаемый источник страдания и боли.

И цепь событий наматывается вокруг горла, все меньше оставляя воздуха.

Невозможная и испепеляющая страсть к Великому Темному магу. Безответная и страшная, ибо он никогда не сможет признать ее.

Завулон, ты все равно не мог рассчитать все. Никак не мог. Всегда есть развилки реальности. Будущее не определено. Ты это знаешь. И я тоже знаю.

Но не такого будущего ждал Антон. Да и сам Завулон, вероятно, тоже. Хотя, кто знает? Отличный ход. Обезвредить Высшего мага из конкурирующего Дозора, да еще таким изысканным способом. Победа без единого выстрела.

Но Антон теперь Высший маг и прочесть его эмоции очень сложно.

— Решил сыграть против Тьмы? Играй. Тебе дано все. Враги, друзья, любовь и ненависть. Выбирай свое оружие. Любое.

Он и выбрал. Только это оружие ударило по нему.

Светлые не выбирают ненависть, даже направленную на врагов.

Их судьбы словно переплелись. Что бы ни происходило, Завулон всегда был около Городецкого.

Обманчиво обаятельный интеллигент с грустной улыбкой.

Каждая новая встреча — и звоночек тревоги срабатывал все громче и резче, все неприятней в своем визгливом отчаянии. Ведь странное противостояние перерастало в тягу, зависимость. Из просто врага, он стал «мой дорогой враг». Личный. Собственный.

— Поверь, я с удовольствием уничтожу тебя как-нибудь потом. Но сейчас желаю удачи. От души, которой у меня всё равно нет.

Антон каждый раз кожей ощущал холодный и внимательный взгляд серых глаз, и, раз от разу, не замечать поднимающейся в душе бури становилось все сложнее. Внутренняя сфера отрицания, в которую он заключил себя, все больше слабела, а безумие, охватившее его — наоборот, крепло.

— Верность складывается из череды маленьких и расчетливых предательств. Можешь мне верить — я живу на этом свете достаточно долго, чтобы успеть в этом убедиться.

Истина все больше искажалась в воспаленном мозгу Антона, и гладкое отражение в зеркале искривилось, рождая новую правду — верность самому себе, изначально ложное чувство сложилось из череды предательств. Светланы. Нади. Гесера. Себя.

В коридоре я прошел мимо Завулона — и невольно дернулся, когда тот одобрительно похлопал меня по спине.

— Удачи, Антон! Мы надеемся на тебя!

А потом был балкон в доме Тепловых, и бледная рука с длинными пальцами, которые щегольским жестом зажимали для него огонек для прикуривания его сигареты.

И холод цепи уже касается губ. Антон чувствует ее неприятный, металлический привкус.

Позер! Самовлюбленный урод!

Он схватился за голову и упал, скрючившись на полу.

Я вдруг понял, что начинаю уважать Завулона. Он не бросил своего малолетнего ученика на растерзание Тигру. Великий Темный маг принял бой, который должен был стать последним.

— Видно и впрямь… от ненависти до любви…

Нет. Какая может быть любовь? Любовь — светлое чувство, созидающее, а не разрушающее. Оно предполагает легкость и нежность, а не боль и горечь, свойственные скорее фатальной страсти — сжигающему внутренности чувству, омерзению к самому себе из-за мыслей о неправильном, неприятном объекте. Кошмарное, тошнотворное желание разорвать его, а еще лучше — себя на куски, прекратить это мучительное существование. Его и себя.

Когда-то он думал, что самое страшное в войне — понять врага, ведь это ведет к прощению. Но теперь он понял, что на самом деле ужаснее — возлюбить его. То, чего от сотворения мира требует христианская мораль, но на что все равно никто не имеет права. Парадокс.

А Завулон? Да, конечно, такой, какой он есть сейчас, — Завулон никого не любит. Но разве могло так быть всегда? Когда-то он был ребенком, таким же, как все, только обладающим потенциалом Иного. Так случилось, что он ступил на дорогу Тьмы. Но не мог же он никого и никогда не любить! Даже Темные это умеют…

И стало казаться, что Завулон знает. Чувствует и манипулирует им. Дразнит, как шелудивого щенка: погладит, а потом резко ударит по наивной морде.

— А вдруг понадобится помощь? — как ни в чем не бывало предположил Завулон. — Ты же не знаешь, с кем столкнешься. Возьми…

В руке Завулона появился амулет — резная фигурка из кости, изображающая оскалившегося волка. От фигурки ощутимо тянуло Силой.

— Это связь, помощь, совет. Все вместе. — Завулон перегнулся через сиденье, жарко дохнул мне в левое ухо:

— Бери… дозорный. Спасибо скажешь.

— Не скажу.

— Все равно бери.

Я покачал головой.

Завулон вздохнул:

— Ну хорошо, хорошо, пусть будут эти глупые театральные эффекты… Я, Завулон, клянусь Тьмой, что вручаю свой амулет Антону Городецкому, Светлому магу, не питая никаких злых умыслов, не намереваясь причинить вред его здоровью, душе и сознанию, не требуя ничего взамен. Если Антон Городецкий примет мою помощь, это не накладывает никаких обязательств на него, силы Света и Ночной Дозор. В благодарность за принятие помощи я разрешаю Ночному Дозору Москвы трижды применять светлое магическое вмешательство до третьего уровня Силы включительно, никакой ответной благодарности не требую и требовать не стану. Тьма, будь моим свидетелем!

Завулон усмехнулся, продолжая протягивать мне фигурку. Я молча сгреб ее с ладони Темного мага и сунул в карман. Мне клясться было не в чем.

— Итак, желаю удачи, — продолжил Завулон. — Да! Если не затруднит — привези мне из Эдинбурга в подарок какой-нибудь магнитик на холодильник.

— Зачем? — спросил я.

— Я их собираю, — улыбнулся Завулон.

И ведь привез. Фигурка шотландца в килте и с волынкой. Завулон усмехнулся и сообщил, что мужчины в юбках, пляшущие под чужую дудку, — это самое нелепое, что можно было выбрать. Подарок с намеком? Антону стало обидно. И больно. Тогда — едва ли не в первый раз так.

И были стычки, игрушечные сражения и серьезные операции. Холодный взгляд серых глаз, едва прикрытый меланхоличным выражением…
Открытые провокации и жестокие отповеди, словно он мальчишка, провинившийся на уроке пред важной комиссией.

— Я — ненавижу тебя, Антон, потому что ты должен был стать Великим Темным! Твой неправильный Свет — издевательский, насмешливый! Ты — восхитительный противник, но используешь грязные уловки, которые искажают саму идею принадлежности к Свету! Во мне Тьма, которая породила меня, и я не стесняюсь ее, а вот ты — ты порою боишься показаться добрым.

Ненавижу тебя.

Вот и все. Это — тот максимум чувств, на которые способен Великий Темный. Была Алиса, которую он, по его собственным словам, любил, а в реальности — отправил в Сумрак.
Вот она, цена его чувств? В темной воронке груди нет сердца, там лишь бездна. А если и есть, то его не разглядеть в этой глубине.

И потому Светлому казалось, что все пространство вокруг него заполнила Тьма. Она закрыла собою солнце, радость жизни, украла мир и покой, оставив иссушающую душу тоску.


***

Гесер, разумеется, заметил, что с бывшим учеником что-то происходит. Он всячески старался разговорить его, но натыкался на стену отчужденного молчания.
Антону становилось все хуже. Он похудел и осунулся, нервы были расстроены окончательно, так, что даже фальшивые ноты показушных эмоций исчерпали себя. На плечи лег груз, который ощущался почти вещественно.

Он сорвался, когда Светлана постаралась пробить его ментальную защиту и пробраться в его мысли. Она находилась в отчаянии и лишь поэтому решилась.
Слишком много отчаяния и страха, именно из-за этого она сделала несколько ошибок, и Антон понял. Почувствовал.

Локальный катаклизм не случился только благодаря Наде. Некрасивая, громкая и истеричная ссора осталась в рамках семейного скандала. Выплески Силы Абсолютная Волшебница сумела сгладить.

Затуманенные бессильной болью и мучительной любовью глаза дочери были последним, что увидел уходящий с дорожной сумкой, наспех собранной, Городецкий. И груз стал невыносим. Эта та соломинка, что перебила хребет верблюда.

С того момента он пил. Много и по-черному, стараясь уничтожить себя, наказывая систематическим похмельем, которое, с мазохистским злорадством, не снимал Авиценной.
Пьяные сны иногда напоминали черный квадрат Малевича, закручивающийся в воронку. И редко — смутные образы и обрывки воспоминаний.

— Завулон мне сказал, что это очень ответственное задание. Что я должна вам помогать, хоть вы и Светлый. Защищать от всего.

Галя, девочка-оборотень, которая так трогательно была в него влюблена. И так геройски погибла, приняв в себя заговоренные пули, предназначавшиеся Антону.

Вместо номера телефон скромно написал «Завулон», хотя номер Темного, конечно же, не был забит в мою адресную книжку.

— Слушаю, Темный.

— Как здоровье, Антон? — участливо спросил Завулон. — Плечо зажило?

— Благодарю, все в порядке, — я невольно потрогал место, где еще вчера была рана. Кожа там была розовая и чесалась.

— Рад, что мой подарок пригодился, — все тем же любезным тоном продолжал Завулон. — Антон, дорогой мой, а что все-таки там творится?

Антон, дорогой мой, а что все-таки творится?.. Дорогой мой…

«Что с тобой творится, Антон?»

Голос Гесера пуст и безэмоционален в его голове. Он прорывает пьяное отупение, и Антон чувствует, как его не слишком-то нежно отрезвляют.

— Ты что, развоплотиться решил, Городецкий? Какого хрена с тобой происходит?!

А вот теперь, разлепив опухшие глаза, Антон видит шефа стоящего прямо перед ним. Очень злого шефа.

— Я… всё…

— Заткнись. Конечно «всё»! Твое невнятное блеяние меня совершенно не устраивает.

Антон чувствует, как его окутывает поток магии, идущей от Гесера, но не понимает, что за заклинание в нее вложено.

Сознание покидает его.

***

Он открывает глаза и обнаруживает себя в белой комнате. Ослепительно белой, словно сошедшей с экранов кинофильмов о будущем или кадров загробной жизни глазами коматозников. Его тело покалывает миллион острых иголочек, кожа светиться, словно присыпанная алмазной крошкой. Затем сияние впитывается, и холодок проникает в кровь, остужая ее, разжижая вязкую субстанцию, которой казалась она в моменты алкогольного забытья.

Он лежит на столе, а около него хлопочет Иван. Увидев, что пациент очнулся, он тепло улыбается ему.

— Здравствуй, Антон. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем хотелось бы, — буркнул он. — Я в лазарете?

— Что-то вроде того. Мы в изолированном и защищенном помещении. Гесер велел проверить тебя на воздействия.

Антон пошевелился и медленно сел. «Сияющее» сканирующее заклинание было ему незнакомо.

— И как? Успешно?

Целитель усмехнулся.

— Ты чист. Щиты немного истончились, а так — все в порядке.

— Да. Спасибо Светлане. Это ее работа.

— Она переживает, Антон.

— Она пыталась взломать мое сознание.

— Женщины не всегда бывают разумны. Они — дочери стихии. Эмоциональны и порывисты. А Светлана еще очень молода.

Антон не ответил.

— Твоя проблема не магического происхождения. Боюсь, тут поможет лишь опытный психолог. Городецкий скупо усмехнулся.

— Спасибо, Иван. Это как раз то, чего мне не хватало. Мозгоправа.

— Пинка тебе не хватало, Антон.

Гесер появляется словно ниоткуда. Иван уважительно кивает и спешит исчезнуть.

— Рад видеть Вас, Борис Игнатьевич.

— А я тебя — нет. Особенно в этом месте.

— Кстати, где мы?

— Ты едва не убил себя. Еще бы чуть-чуть и мы славно полакомились бы всем Дозором пирожками на твоих похоронах.

— Невелика потеря. Пускай и Высший маг.

— Это мне решать, какие потери понесет Ночной Дозор! Я — его глава, если ты забыл! Но как раз в том-то и дело. Ты же даже помереть без проблем не можешь, Высший.

Гесер вдохнул и сбавил тон. Но это обманчивое спокойствие было подозрительно и нервировало больше недавней вспышки.

— Скажи мне, помнишь ли ты события, благодаря которым познакомился со Светланой?

— К чему этот вопрос? Конечно. Она закрутила такую воронку проклятия, что едва Москву не сравняла с землей.

— Правильно. Она прокляла саму себя. Чувство вины заело. Ничего не напоминает?

— На меня намекаете?

Гесер тяжело вздохнул.

— Не намекаю. Говорю откровенным текстом. Ты, конечно, не Великая Волшебница, но все равно — маг вне категорий, и когда ты решил утопить себя, то едва не утянул на дно целый район. Антон, твоя депрессия едва не стоила нам жизней. Поэтому ты прямо сейчас расскажешь мне, что с тобой происходит. Мы в защищенном помещении. Тут у тебя развоплотиться не получится. И магия твоя блокируется. Я знаю, что вы со Светланой поругались. Знаю, что ты ушел из семьи. Но, сдается мне, это лишь несколько капель в море твоего чувства вины.

Антон отвел глаза, затем опустил голову. Вот ведь как. Паршиво.

— Я… не знал. Не знал, что так получится.

— Это я уже понял. Скажи мне, что тебя гложет. Я уверен, мы сможем во всем разобраться.

— Нет.

Гесер поджал губы.

— Что бы там ни было, уверяю тебя, мы найдем выход. Я не первый день живу на свете, Антон. Думаю, что большинство проблем я уже пережил, и твою — тоже.

Городецкий вздрагивает, а затем смеется. Он хохочет до слез, визгливо и некрасиво, прекрасно осознавая, что впал в истерику, но не в силах остановиться.

Гесер молча ждет. Он отвел взгляд от своего дозорного, позволяя ему этот момент слабости. Наконец, Антон успокаивается. Мышцы лица болят. Он ощущает себя Гуинпленом.

Человек, который смеется.

Он ничего не может сказать Гесеру. Нелепо, стыдно и горько. Если до этого крохотная искорка надежды, что это безумие — порождение магии, сложной, Темной, завулоновской, грела иссушенное и оледеневшее нутро, то теперь, когда его проверили вдоль и поперек, это, такое удобное и желанное, объяснение растворилось в Сумраке, оставив его наедине с правдой, мрачной и беспощадной — он сам. Это Антон таит в себе червоточину, это в нем дефект.

— Нет, Борис Игнатьевич. Это Вы уж точно не переживали.

Гесер скептически поднимает брови.

— Меня восхищает твоя уверенность. Ты ведь не мой биограф. Кроме того, если это правда — так даже лучше. Не часто я сталкиваюсь с подобным. В моем случае поговорка «Ничто не ново в этом мире» работает на полную, — он помолчал, затем медленно добавил. — Ты спешишь жить так, будто не Иной вовсе, а обычный человек. Ты — Высший маг, а пытался за гроши фальшивых, надуманных проблем продать свою жизнь.

Антон обводит взглядом белую комнату. Он не может определить в Сумраке они, или нет. Стол, на котором он сидит, будто висит в воздухе. Пол не прощупывается, но глава Ночного Дозора, кажется, твердо стоит на ногах.

— Мне кажется… я сошел с ума, — наконец выдавил он.

— У всякого безумия есть своя логика, Антон. В чем твоя?

— О. Цитируете Шекспира? Красиво сказано, но малопродуктивно, — усмехается Антон.

— Цитирую себя.

Это так удивляет Антона, что на секунду он выпадает из своего полу летаргического состояния.

— Гесер… Вы что, хотите сказать, что… творили под псевдонимом великого англичанина?

Тот таинственно и лукаво усмехается.

— Ни одному шекспироведу не пришло в голову подобное.

Ты — музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?

Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?

Глаза Антона полезли на лоб. Гесер прочитал сонет с такой легкостью, как будто ведет с ним застольную беседу. От мысли, что он мог написать подобное, что он и был таинственным Уильямом, в голове закоротило.

— Враг мой. Сегодня удивительный день. Скажи, ты никогда не подумывал начать писать стихи?

Снова слова Завулона в голове…

Городецкий задумывается, отчего это шеф решил открыть этот факт своей, весьма впечатляющей, биографии? Не потому ли, что уже догадался, какой огонь пожирает заживо бывшего ученика? Насколько Антон помнит, творчество Шекспира было весьма разноплановым и противоречивым. Когда Надя проходила его в школе, она заворожено цитировала великие строки, наслаждаясь невероятной чувственностью и музыкальностью сонетов и текстов пьес. Сонеты в школе изучали не то, чтобы походя, а вовсе мельком. Ибо слишком они были не однозначны.

— Защитником я прихожу на суд,
Чтобы служить враждебной стороне.
Моя любовь и ненависть ведут
Войну междоусобную во мне.

Папа, ты только послушай! Ну как можно вместо этого пичкать нас стихами благообразного и бледного принца, слишком инфантильного, чтобы откровенно высказать все без этих истеричных рефлексий — «Быть, или не быть»? Он, конечно, прекрасен, но уж слишком малахольный!

Глава Ночного Дозора молча следит за лицом своего дозорного, наблюдая за эмоциями, которые мелькают на нем. Антон распадался на части. При его цельной натуре и неправдоподобном максимализме это было неизбежно. Едва выверенная линия сталкивается с фактом, не вписывающимся в строгие рамки определенного стандарта, стрелки не переводятся на безопасный путь и несущийся на всех парах поезд сходит с рельс. То, что довело Светлого едва ли не до коллапса, выдернуло из семьи, явно имеет под собой любовную подоплеку, а значит…

Была бы это влюбленность в Светлую волшебницу или Темную ведьму, острота и реакция не оказались бы настолько яростными. Банальная интрижка и не совсем банальный мезальянс между работниками конкурирующих Дозоров не были столь уж удивительными. Гесер знал про Добронравову. Но при всем своем самоубийственном альтруизме, Антон не был Тепловым.

Значит, вполне обычный кризис сексуальной самоидентификации. Ну, ладно, не во всем обычный.

«Проблема» должна быть максимально глобальной, чтобы довести Антона до данного невменяемого состояния.

Подобным размахом в Москве мог похвастаться лишь один Темный маг.

Всетемнейший.

Пресветлый вздыхает и потирает пальцами переносицу. Нельзя сказать, что это открытие сильно его радует. Но на чаше весов Высший маг и бывший ученик. То, что Завулон наверняка будет пытаться извлечь пользу от такого роскошного и нежданно выпавшего джек пота, ощутимо оттягивает чашу с Антоном. Конечно, он не собирался сватать своего дозорного своему же давнишнему врагу, но коль скоро Городецкий решил себя уморить, выбора у Гесера, похоже, и нет. Ибо за его спиной еще Абсолютная Волшебница, которая наверняка тяжело и непредсказуемо перенесет окончательную утрату отца. А это — уже глобальнее сериальной драмы Городецкого.

— Какою ты стихией порожден?
Все по одной отбрасывают тени,
А за тобою вьется миллион
Твоих теней, подобий, отражений.

Кому Вы написали это?

Голос Антона выводит Гесера из задумчивости.

— Цитируешь наизусть? Я польщен. Не знал, что ты любитель стихов.

— А я и не любитель. Это Надя оказалась Вашей поклонницей. Она так часто повторяла эти строчки, что они пропечатались в моей голове. Итак?

— Не привязывай стихотворные образы к личностям, у эпитетов нет плоти. Есть лишь две буквы для человеческих потомков — У. Г. Потому что в нашей иной жизни имена имеют еще меньшее значение, чем брошенные в вечность случайные слова.

Гесер помолчал, затем подошел к столу, на котором сидел Антон, и присел около него.

— Я знаю, что ты виделся с Ариной, и догадываюсь, с чем это было связано.

— Она отказалась. Но теперь — это не имеет значения. Вы уже выяснили, что на меня не воздействовали магией.


***

Арина — удивительная Иная. Поначалу Темная ведьма, она в итоге стала Светлой. Редкое, даже для Иных, событие — смена цвета. Сложный внутренний мир, опыт и самобытная философия этой женщины выделяли ее из всех, кого ранее встречал Антон. Она была сильна во всем. Поэтому Антон и пришел к ней.

Арина, как и все ведьмы, была близка к природе, а потому сложно переносила городскую жизнь с ее суетой и грязью. Но после освобождения из Саркофага она научилась ценить пространство и свободу, в чем бы они ни проявлялись.

Поэтому она сидела на скамейке в парке — мудрый компромисс между городом и лесом. Красивая, большеглазая и черноволосая — искусно созданная иллюзия молодости и свежести.

— Здравствуй, чароплет, — проговорила она, не глядя на Антона, который опустился около нее на скамейку.

Он бросил Сферу Невнимания, и их дуэт пропал из поля внимания окружающих людей, шумных и суетливых.

— Здравствуй, Арина.

— Рада тебя видеть, хотя ты и выглядишь не столь… хорошо, как раньше. Думаю, именно с этим связано твое желание встретиться со мной.

Антон минуту изучал ее совершенный профиль и безупречный наряд современной бизнесвумен, с ноткой романтики, которую она оставила, повязав на шее легкомысленный бело-голубой шелковый шарфик.

— Я бы хотел, чтобы ты проверила меня на воздействия.

Арина хмыкнула.

— В прошлый раз тебе не понравился мой ответ.

— В прошлый раз ты решила солгать.

Бровь Арины выгнулась.

— Мой ответ не изменился.

Антон напрягся.

— Хочешь сказать, что Светлана зачаровала меня? Я — Высший маг, неужели бы не заметил?

— Как видишь. Дело не только в твоей и ее Силе. Градация тут слишком зыбка. Ты связан с ней гораздо большим — ребенком, к тому же — не простым ребенком. Я и это тебе когда-то сказала, да только ты не слушал меня. Не простой это ребеночек, тут без магии не обошлось. Жена твоя — мало, что Великая Волшебница, еще и на ребенке тебя завязала.

— Ты сама сказала, что не магия — любовь это.

Арина рассмеялась и, наконец, посмотрела Антону прямо в глаза.

— Ну, раз любовь, чего пришел тогда? Чем мучаешься, чароплет, кого любишь? Да, и знаешь ли ты цену этому чувству?

От этого пронзительного взгляда Городецкому стало не по себе.

— Ладно. Предположим, ты права. Но это все? Больше никаких воздействий?

— Я ведь не новомодная машина, просвечивающая насквозь, Антон. Тебе раскрыться передо мной нужно. Доверишься?

Снять щиты для любого мага — это серьезнее, чем пройти по Красной площади голышом. А уж для Высшего, да еще когда пред тобой такая личность, как Арина- вовсе безумие. Но Антон уже прошел свой Рубикон, поэтому, лишь слегка поколебавшись, опустил щиты.

Удивление на лице Арины было почти достойной компенсацией сумасшедшему поступку.

В тот же миг он ощутил, как горячая волна Силы омывает его, сменяясь острыми, словно ветки деревьев, касаниями щупалец, проникающих внутрь, зондирующих его. Это ощущение даже близко не казалось приятным. Чужеродное вмешательство заставляло скручиваться нутро в беззащитный комок, съеживаться и отступать. Но вдруг дискомфорт прошел, сменяясь ласковыми прикосновениями нежными и приятными. Они сочетали в себе тепло материнских объятий и трепетность первой влюбленности. Антон расслабился, хотя и понимал, что это, скорее всего, морок. Не смогла устоять ведьма. Воспользовалась моментом. Но Городецкому было так хорошо, что он не стал ничего предпринимать.

— Ах, Антон, Антон… — шелестел тихий голос внутри его сознания, обволакивая, — измученный, израненный… Самому любить всегда сложнее, особенно безответно. Это действие, поглощающее энергию, высасывающее силы. Быть любимым проще, но бездеятельнее, пассивнее. Приятнее для честолюбия и фатальнее для совести, если не можешь ответить взаимностью. Такому, как ты. Это радует и бесит одновременно. В тебе есть благородство и великодушие, и нет жажды превосходства…

Щупальца Силы стали более плотными и вещественными. Это уже не просто эфемерная Сила, это — теплые руки, мягкие и нежные. Они обнимают Антона и губы касаются виска, опаляя горячим, почти свистящим дыханием:

— Это стремление к вечности и падение в бездну. И даже замена сущности, отрицание ее, и бесконечная смена масти не спасет.

Перед закрытыми глазами Антона всплывает образ Завулона: жесткие, хищные черты его почти сумеречного образа и тонкие, с налетом печали, — повседневный образ уставшего интеллигента.

«- Хочу здоровья, денег и потенции — это, во-первых…»

И также резко все закончилось. Антон открыл глаза и увидел Арину, которая смотрела на него с какой-то странной смесью нежности и грусти.

— Ох, Завулон… Удачливый вымесок*!

Антон поджал губы.

— Я не…

Арина махнула рукой.

— Полноте, чароплет. Я уже говорила тебе, что из себя представляет Завулон. Козел он, по сути своей козел. Никого не щадящий. Но есть в нем какой-то губительный огонь, на который слетаются ведьмы. Который и тебя привлек.

— Это морок. Я чувствую это, — упрямо возразил Антон.

Ведьма грустно улыбнулась.

— Как тебе будет угодно.

Антон дернул головой.

— Сними это.

— Пришел ко мне за магическим вмешательством? О, нет, Антон. Я едва избавилась от домогательств Инквизиции. Даже ты, мой мальчик, этого не стоишь.

— Это будет просто… просто реморализация. Вмешательство максимум пятого, а то и шестого уровня.

Арина встала со скамейки и звонко рассмеялась.

— Лукавишь, чароплет! Кого только заговорить пытаешься?

На секунду в прекрасных чертах ведьмы проступили подлинные черты очень старой и умудренной жизнью женщины.

— Ты — Высший маг, тут надорваться можно, реморализируя тебя. Но даже в этом случае, ты ведь знаешь, четкого механизма действия нет. И каковы принципы твоей подлинной морали ты уже давно не можешь сказать. Вернешься к своей жене, которая годами держала тебя магией? Или сменишь масть, как я, и тогда Гесер меня из-под земли достанет, вкупе с Инквизицией. Или ты готов положиться на мою мораль?

Антон молчал. Мораль Арины — это фантом. Ей все равно, кем называться и как поступать, она всегда была способна в любую минуту переключиться от гнусности на благородство. И наоборот. Ведь она выворачивала ситуацию так, что разобраться, что было чем — невозможно. Темное добро и сияющее светом зло. Слуга двух господ. Уникум.

— Я клялась когда-то не оказывать на тебя никакого влияния: ни на твои сны, пророчества, мысли, видения, желания, страхи и твою любовь, ни на ненависть, радость или горе. А я слишком стара, чтобы отказываться от собственных клятв. Дурное воспитание это, а в мою бытность хуже ничего не могло быть. Вон, и Сашенька за это жизнь отдал. Честь превыше всего, Антон. Бывай, чароплет.

И ведьма растаяла в воздухе, оставив после себя лишь слабое колебание Сумрака.


***

Гесер смотрел на своего дозорного, от которого, казалось, осталась одна оболочка. И мысль о том, что непродуманные, но благие поступки приносят больше пользы, чем продуманные, но жестокие, только лишний раз подтвердилась.

— Антон, я когда-то говорил тебе: Тьма ловит на слабостях и эмоциях. Вы еще слишком молоды и неопытны, чтобы решать подобные проблемы в одиночку, и именно твоя самость едва не обернулась большой бедой. Если любовь в тебе — это сила. А если ты в любви — это слабость.

— Да не любовь это вовсе! — рявкнул Антон.- Вы столько лет живете на свете, неужели не понимаете? Любовь справедлива и бескорыстна, она стремится к прекрасному и не приносит боли и обид!

— Да что ты говоришь? Отбрось ты, наконец, эти красивые слова и чужие, книжные штампы! Мне больше тысячи лет, и я тебе говорю — это чушь! Я не буду вести с тобой бессмысленные споры, ты и только ты, сам должен дойти до сути. Любовь — сильное, стойкое и жизнеспособное чувство, оно никогда бы не выжило, если бы плавало в тех сладких утопических соплях, что ты мне тут развел! Это прекрасно, если ты пишешь стихи в Средневековье, но фатально, если ставишь во главу угла, выбираешь жизненным кредо. Успокойся уже, возьми себя в руки и разберись с этим. Уверяю тебя, Завулон будет в восторге.

Весь гнев Антона сдулся, как шарик, который проткнули шпилькой. Не то, чтобы он сомневался в том, что Гесер рано или поздно поймет все. Но, тем не менее, озвученное шефом, это звучало отвратительно.

Практически открытое поощрение Пресветлого, толкающего его к Завулону, и эти белые стены, являлись заключительными штрихами, подчеркивающими безумие, которое охватило Антона.

— «Никто не вправе заставлять идти против совести. Но мы делаем и это по собственной инициативе». Да, шеф. Я помню Ваши слова.

Он помолчал, затем добавил:

— Выпустите меня отсюда. Я буду в порядке.

Гесер молча сканировал его взглядом, затем вздохнул и проговорил:

— Отдохни тут пару дней, потом можешь быть свободен.

Гесер исчез, оставляя Антона и думая про себя, что, на самом деле, прекрасно то, что Судьбы нет.


***

Серые грязные стены заброшенной фабрики смотрят на Городецкого с тусклым выражением. Антону пришлось приложить много усилий, чтобы его никто не смог отследить.

Он уже, однажды, делал это. Тогда, переполненный заемной Силой, той украденной радостью людей, из-за чего он чувствовал себя ублюдком, он провел над собой реморализацию. Но эффект не был настолько явным, чтобы можно было предсказать, что с ним будет сейчас. Но это — единственный выход, который видит перед собой измученное сознание Антона. Подобные вещи не поощрялись, право на самореморализацию Ночной Дозор давал Темным, а вот Дневной Светлым — со скрипом, и это не касалось магов вне категорий. Слишком велика была вероятность стать шухартом.

Нельзя себя жалеть. Мы ведь очень-очень гордые. Солдатская светлая шинель — колючая, как будто сшитая из крапивы**. Жжет, но приводит в чувство, не дает расслабиться.

Антон раскидывает руки, и из них в небо расходятся слепящие лучи, наливаясь яркой палитрой радуги. Городецкого почти охватывает эйфория.

Но вдруг он краем глаза видит темную фигуру. Он не успевает поднести руки к лицу, как его настигает заклинание.

Завулон подходит к замершему Антону и саркастично и несколько устало улыбается. Выставляет Щит Мага, чтобы заклинание Светлого придурка не ударило по нему, и снимает Фриз, моментально сбивая радужные лучи реморализации и падая прямо на Антона. Завулон прижимает его собой к полу, отводя руки Антона за спину, не позволяя ему пошевелиться.

Все происходит настолько быстро, что Антон не сразу понимает, что случилось. Вот он собирается провести реморализацию и через секунду уже оказывается прижатым Завулоном к жесткому полу фабрики.

— Тихо, Светлый. Не дергайся. Дневной Дозор, как ты понимаешь. Право на реморализацию у тебя нет, это я тебе совершенно официально заявляю. В прошлый раз мне Гесер не дал тебя перехватить, но теперь он этого не сделает. Учится старый дурак на своих ошибках. Это радует.

Антон ощущает, как его щека прижимается к дорогой ткани пальто, как неожиданно теплые пальцы мертвой хваткой держат его руки. Он даже ощущает стук сердца Завулона.

— Я чувствую, как стучит твое сердце. А ведь ты говорил, что его у тебя нет.

Антон и сам поражается тому бреду, который несет.

Завулон вздыхает.

— Какой же ты дурачина, Антоша. Весь в своего Наставника.

Ласковая форма его имени, произнесенная негромким, но глубоким голосом Завулона заставляет желудок сжаться в узел. В груди жжет и сердце колотиться, как сумасшедшее.

— Как ты меня нашел? Я все равно проведу реморализацию, дело только в формальностях, — хрипло выдавливает Антон.

Завулон хмыкает.

— Ты забыл, кто я? Неужели думаешь, я подпишу тебе разрешение? А ударишься в анархию — прибью.

Он с такой легкостью выдает угрозу, словно они беседуют на пикнике, попивая сладкий чай из термоса.

— Завулон…

Темный чуть приподнимается и поворачивает голову Антона, заставляя посмотреть себе в глаза.

— Ты не расскажешь, какого Мерлина удумал? Решил, что недостаточно просветлен? Метишь в шухарты?

— Нет.

— Беда с вами, светлыми идеалистами. Ладно, давай пропустим сентиментальную и сюрреалистическую чушь, которую ты вбил себе в голову, и сразу перейдем к приятному.

Антон дергается, а когда не вышло освободиться, раздраженно поджимает губы.

— Помнится, ты говорил, что ненавидишь меня. Не упускал случая поиздеваться или сделать мне какую-нибудь гадость.

— Так и есть. Я и не отрицаю. Но ведь и ты отвечал мне взаимностью. Ты невероятно бесишь меня своей спонтанностью, геройством и самопожертвованием, граничащими с идиотизмом, а самое главное — упрямым отказом от очевидного. Очевидного для всех, в том числе и для меня. Тебе требовался стимул, а игры в противостояния с тобой слишком увлекательны, чтобы я мог себе в этом отказать. Кроме того, я ведь Темный, забыл? Ты что же, любовных сонетов от меня ждал? Я же не Гесер, — хохотнул он.

Тепло от рук, сжимающих Антона проникло внутрь, посылая горячие волны по всему телу. Острота ощущений почти причиняет боль, дыхание сбивается.

— Ты во всем видишь поле боя, Завулон.

— Ты тоже, Антоша. Вся разница в том, что я — не отрицаю это в себе. Но со временем, думаю, и ты придешь к этому под моим чутким руководством.
И Антон чувствует, как сухие и теплые губы жестко и настойчиво впиваются в его рот.

У любого безумия есть точка кипения. Он свою — достиг.


***

Гесер сидит в своем кабинете и листает пожелтевшие от древности страницы.

Брошенный много веков назад камень вернулся. Таким странным и причудливым образом.

«Что ж, дорогой враг, это все равно ничего не меняет, я лишь пристальнее буду наблюдать за тобой, за тем, как ты распорядишься этим нежданным даром», — думает Гесер, глядя на строчки, написанные им более 600 лет назад:

Издержки духа и стыда растрата —
Вот сладострастье в действии. Оно
Безжалостно, коварно, бесновато,
Жестоко, грубо, ярости полно.
Утолено, — влечет оно презренье,
В преследованье не жалеет сил.
И тот лишен покоя и забвенья,
Кто невзначай приманку проглотил.
Безумное, само с собой в раздоре,
Оно владеет иль владеют им.
В надежде — радость, в испытанье — горе,
А в прошлом — сон, растаявший, как дым.

Все это так. Но избежит ли грешный
Небесных врат, ведущих в ад кромешный?


Примечания:

В тексте использованы сонеты Уильяма-нашего- Шекспира.

*Вымесок - стариное ругательство, типа "выродок"

**Отсылка к сказке "Дикие лебеди", где героиня, чтобы спасти братьев, шьет им из крапивы рубашки. Символ самоотверженной любви.