Полетит!
от tigryonok-u
Открыть саммари
То, чему суждено летать, рано или поздно полетит.
миниПоэзия, Семья / 13+ / Джен
17 апр. 2017 г.
17 апр. 2017 г.
1
2.207
Все главы
Отзывов пока нет
Отзывов пока нет
Эта глава
Отзывов пока нет
Отзывов пока нет
17 апр. 2017 г.
2.207
Секретные материалы
Основные персонажи:
Анличанин, Билл Малдер, Глубокая Глотка, Курильщик (C.G.B.)
Пэйринг:
Курильщик, Бездонная глотка, Толстяк, Англичанин, Билл Малдер
Рейтинг:
PG-13
Жанры:
Драма, Фантастика, Психология
Размер:
Мини, 7 страниц, 1 часть
Описание:
То, чему суждено летать, рано или поздно полетит.
Публикация на других ресурсах:
С разрешения автора
Примечания автора:
Написано для команды WTF X-files 2016 на ЗФБ 2016
— Да ну тебя. Никуда он не полетит! Шарахнется на землю, и звезда ему.
Мальчишки столпились у окна приюта — грязная, сопливая орава детей в одинаковых штанах из потёртой костюмной ткани, перелицованной несколько раз.
— Полетит! — заверяет мальчишка лет семи, едва ли не самый худой в этой компании. На его щеке чернильная клякса, все пальцы синие, а рот испачкан мелом — успел урвать кусочек, пока учительницы не было в классе.
— Да как он полетит-то? Мотора ж нет! — возмущается самый старший — огромный, как гора, одиннадцатилетний толстяк.
— Хрен с ним, с мотором, парни! — мелкий рыжеволосый хулиган дёргает толстяка за рукав, деловито ковыряя в носу. — У него даже пропеллеры не крутятся. Херня.
— Полетит! — фыркает мальчишка с чернильной кляксой. Он как всегда уверен в своей правоте. — Это же А-20. Такой точно полетит. Папка говорил, что А-20 — надёжная машина. Они в войну летали, чего, не знаешь, что ли? Тупица.
Рыжий отшатывается и корчит рожу.
— Твой папка был коммунистом! Папка Спендера был коммунистом! Фу-у-у!
Мальчишки принимаются свистеть и дразниться:
– Коммуняка, коммуняка.
— Выблядок из Союза!
Чернильное пятно на щеке мальчишки становится фиолетовым, кровь приливает к лицу. Он отбрасывает самолёт в сторону и толкает толстяка, потому что точно знает: когда бой только начинается, важно вывести из равновесия самого крепкого противника. Мелких он успеет добить потом, даже с поломанными руками.
— Что здесь происходит?! — слышится хриплый голос старой учительницы. — Что вы здесь устроили?! Ах вы мерзавцы!
Она лупит указкой и без того битых, растаскивает по углам самых задиристых. Непременно за уши, как же иначе?
Спендер трёт губы, саднящие от боли. Привкус мела смешивается со вкусом железа — отвратное сочетание. Он харкает на пол, надеясь, что на него сейчас никто не смотрит.
— Он первый начал, — орёт рыжий. У того подбит глаз, волосы торчат в разные стороны, а над бровью красуется шишка. Орава галдит наперебой, но Спендеру не до них. Он подбирает деревянный бомбардировщик, брошенный в пылу сражения, и забирается на подоконник.
— Ах ты мерзкий мальчишка! Сейчас же положи модель на место! — едва успевает выкрикнуть учительница, но уже поздно…
Самолёт летит!
Недолго, но старательно балансирует в воздухе, потом уходит в глубокий «штопор» и врезается в землю, разлетаясь на куски.
Однако видевшие этот полет после будут божиться, что бомбардировщик махал крыльями — он сделал круг почёта и приземлился прямо посреди любимой директорской клумбы. И ещё долго дети из приюта будут играть в пилотов, пытающихся посадить подбитый самолёт.
Спендер проводит три дня в душном изоляторе. Только дразнить его не перестают.
***
— Ты опять ничего не жрёшь! За что мне такой ребёнок?! — ругается мать, помешивая суп, монотонно булькающий на плите.
Мальчик вздыхает и пожимает щуплыми плечами. Он терпеть не может лук, но мама, как специально, накладывает его все больше, да ещё поджарить умудряется. На сале.
Вот же гадость!
— Чего плечами пожимаешь? Соседи уже шепчутся, что ты больной, раз тощий. Мне что — насильно в тебя запихивать? Жри, сказала!
Луковые кольца пялятся на него из супа, словно глазищи туалетной мухи.
«Съешь нас, съешь! Жри-уже-че-смотришь?!»
Мальчик отворачивается.
— Не люблю лук.
— Ешь суп. Лук можешь не есть, — фыркает мать. — Радоваться должен, что боженька тебя не обделил. Я вкалываю на двух работах, чтобы ты суп с мясом ел. С мясом! А не с обрезками. Не нравится, как я готовлю? Все свои претензии, будь добр, папочке своему высказывай. Сбежал с машинисткой, скотина. А я тут работай, корми этого…
Мальчик снова вздыхает и выковыривает из супа капусту. Капусту он любит, но и она вся пропиталась луковым ароматом.
— Ненавижу лук, — цедит он сквозь зубы. Но мать, видимо, слышит что-то своё.
— Ах, ненавидишь! Да я тебя! — Она резко выдёргивает его из-за стола. Звенит посуда. — Ещё раз услышу — и эта тарелка полетит тебе в голову, ясно?!
— Не полетит… — бормочет мальчик. К такому он уже привык. — Мам… Не полетит, да?
— Это из-за тебя отец ушёл. Когда тебя не было, он на других и не заглядывался. А потом… Тебе же вечно все не так. Ничего не жрёшь — вот он и ушёл.
Мать смягчается. Она опускается на пол и плачет, всхлипывая и охая.
Мальчик вздрагивает и вытирает слезы рукавом. Может, если он будет есть, то отец передумает и вернётся? Вернётся хотя бы за ним.
И он ест. Всё, что предлагают, и намного больше.
А мать принимается таскать его по врачам. Что-то не так. Мальчик слишком быстро набирает вес…
— Толстяк, — говорят девчонки в школе. — Вот вроде хороший парень, но толстяк.
Он слушает и отворачивается. Прошло десять лет, но отец всё ещё не вернулся.
***
— Не уходи.
— Ронни, ты же понимаешь...
— Не понимаю. Как я могу понять?
Что не так он сделал?
Рональд стоит у окна, прислушиваясь к цоканью каблучков. Это она спускается по лестнице — старой скрипучей лестнице в его квартире. Ну как — его? В квартире, которую он снимает с тремя другими парнями, чтобы жить с относительным комфортом и иметь возможность платить за учёбу.
Он подрабатывает на заводе — таскает бесформенные детали для бомбардировщиков и мечтает поскорее выбраться из нищеты.
Он подрабатывает на заводе и каждый вечер возвращается в эту квартиру, чтобы смыть с себя пыль и копоть, но простыни все равно с каждым днём становятся все серее и серее.
— Я устала. Я хочу другой жизни. Это-не-то-о-чем-я-мечтала.
Он тоже устал, но идёт вперёд. Скоро получит диплом, а потом, может быть, его пригласят в министерство-чего-нибудь. Или… Короче, его просто куда-нибудь пригласят. Ведь он лучший в своей группе.
— У Макса есть всё. У него есть деньги, я не ухожу от него вся в саже. Ты бы хоть мылся нормально.
У Рональда тоже есть деньги. Небольшие, но на прошлой неделе они ходили в кафе. Она съела пирожное.
— Ты не понимаешь, я не могу растить детей, мыкаясь по помойкам. Как ты живёшь? Ты посмотри на себя!
Он не думал о детях раньше, но, пока она спускалась по лестнице, успел подумать. И пришёл к выводу, что сейчас он хочет только диплом. Детей он не хочет никогда.
— Ты меня любишь? Ты любишь меня, отвечай?!
А это может что-то изменить? Потому что, если да, то он любит ее всем сердцем. И будет любить всегда.
Внизу хлопает входная дверь.
Рональд бросается к столу, ворошит бумаги, скидывает на пол газеты и чертежи, проливает чернильницу и обмакивает перо в лужицу на столе. Листок весь в кляксах — шестнадцатая страница его дипломной работы, но разве это важно?
Он пишет размашистыми буквами «Я тебя люблю» и ловко складывает бумажный самолётик. Он смеётся и кусает губу, потому что она окажется под окном его квартиры ровно через двадцать шагов. Сейчас она откроет зонт, ведь на улице ливень, потом слезы вытрет, в зеркальце посмотрится...
А значит, если бросить сейчас, то успеет, долетит...
Рональд складывает бумажный самолётик, распахивает окно.
Какой жуткий ливень! А если намокнет и не полетит?
— Полетит! — выкрикивает он, заглушая внутренний голос, и бросает самолётик. Тот летит, петляет, кружится, уходит в крутое пике…
Она раскрывает зонт, и бесполезная размокшая бумажка отскакивает от него, как мяч от ракетки.
Самолётик падает в лужу у её ног. Она не замечает.
***
— Он никуда не полетит! — кричит женщина, кричит истошно и громко, на весь аэропорт.
Мальчик дёргается и вытирает сопли.
— Тереза, прекрати. Ты нас позоришь, — мужчина в дорогом костюме-тройке пытается её успокоить. — Что ты устроила? Есть же судебное постановление! Сначала тебя ждёт лечебница. Если добровольно ляжешь в неё — нам всем будет только лучше. Не вынуждай меня прямо сейчас принимать меры. Ради всего, что между нами было, дорогая. Люди смотрят.
— Он и мой сын тоже! Он не полетит в твою чёртову Англию! Он никуда не полетит! Ты не можешь лишить меня… ты не имеешь права. Ты… Ты… Гадёныш, скользкий, мерзкий, червивый!
Она рыдает. Слезы текут по раскрасневшимся щекам, черные волосы спутаны и сбиты, как у уличной псины.
— Мам, — с трудом выдавливает из себя мальчик, застывший между родителями, как меж двух огней. Он отчаянно пытается вырваться из цепких материнских рук. Ему двенадцать, и приезду отца он очень рад.
Потому что мама в последнее время ведёт себя странно — построила дома шалаш, заставила его развести огонь… Соседи вовремя вызвали пожарных. Потом, несколько недель, они жили в подвале и ели какие-то корешки. А дальше, когда мама предложила перейти на жуков, мальчик не выдержал и написал отцу в Англию.
Отец приехал. И теперь забирает его к себе, в богатое поместье с прислугой. В дом, где живёт новая женщина отца, которую лучше называть «Леди Норрис». И стараться «поменьше отсвечивать».
Только и это приятнее, чем перетаскивать в дом муравейник. Или кормить бродячих собак кукурузными хлопьями из собственной тарелки.
— Не-е-ет! Сынок! Сын! — кричит мама, но мальчик старается не слушать, хоть слезы и катятся из глаз. Отец объяснил, что мама болеет, ей нужна особая больница. И как только она вылечится, то сразу же приедет в Лондон.
Как именно они будут жить вчетвером, под одной крышей с новой женщиной отца, мальчик спрашивать не стал. Сейчас важнее, чтобы мама перестала перетаскивать лес в их квартиру.
Мальчик послушно шагает за отцом, поднимается по трапу самолёта, стараясь не смотреть назад, где двое полицейских пытаются убрать его мать со взлётно-посадочной полосы.
…Раньше они ездили в лес всей семьёй на дедушкином пикапе. Потом перестали.
— Он полетит, да? — спрашивает мальчик у папы. Тот смотрит задумчиво, в его глазах стоят слезы.
— Самолёт? Полетит. Куда же он денется. У него же есть… двигатель. И крылья…
— Да. А если маму не уведут — он всё равно полетит?
Отец останавливается на верхней ступеньке и смотрит на него, потом на маму, кричащую что-то им вслед.
— Полетит, — заверяет он. — Я все равно увезу тебя из этой психушки.
Мальчик кивает и заходит в самолёт. Слезы текут из глаз, боль сдавливает сердце. Его мир разрушен, но кое-что всегда останется незыблемым — то, чему суждено летать, рано или поздно полетит.
***
— Если он не полетит сегодня, я ухожу из проекта.
Билл Малдер разворачивает утреннюю газету и просматривает первую полосу, пока его жена готовит завтрак.
— Уверен? Ты же так долго к этому стремился. Этот ваш проект… Ты говорил, что он важен. И Спендер говорил…
— Спендер любит болтать, — фыркает Билл. — Слушай его почаще.
Тина лишь пожимает плечами и выкладывает яичницу рядом с тостами. Добавляет кардамон и перец, ставит тарелку прямо перед Биллом. Тот наблюдает за ней задумчиво и долго — привычные движения, обыденность этого утра его успокаивают.
— Вы же не конструкторы, чтобы так переживать из-за какого-то самолёта.
— Это не просто самолёт, — Билл вздыхает и пробегает взглядом по новостям на первой странице, заглядывает в некрологи. Тишина затягивается. Тина ждёт, очевидно, думает, что он наконец раскроет ей хоть какие-то из своих тайн.
— Я не могу говорить об этом. Ты знаешь. Но это не просто самолёт.
Это МИК. Модель инопланетного корабля, созданная по образу и подобию той самой тарелки, потерпевшей крушение в Розуэлле.
И если сегодня МИК не полетит, то он всё бросит. К чертям собачьим. Навсегда. Пока ещё не поздно…
Если уже не поздно.
***
В ангаре их пятеро.
Их всегда пятеро. Шестой большую часть времени проводит в других странах. Они называют его «агент-на-выезде» и смеются вполголоса. Громче не следует, уши есть даже у стен.
МИК мерцает зеленоватым светом, а лампы дневного освещения гудят и вздрагивают из-за электромагнитной аномалии, порождаемой машиной даже здесь, в клетке Фарадея.
— Запустим. А если снова неудача? — спрашивает тот, кого друзья зовут Бездонная глотка. Не потому, что он способен перепить всех в баре, а потому, что он поглощает информацию огромными дозами. Он привык к этому со студенческой скамьи. Семьи у него нет, потому всё свободное время он тратит на книги.
— Значит, доложим куда следует и пойдём на обед, — Толстяка всегда волнует лишь это. Вовремя проглоченный обед. Других радостей в жизни он не видит.
— Я только позавтракал, — хмыкает Англичанин, — а тебе лишь бы живот набить. Нужно разобраться в причинах неудачи, собрать конструкторов, проверить проекты. Лично я не понимаю, что может быть не так. Мы бьёмся над этим уже несколько месяцев, сделали всё в точности как ОНИ. Так что тратить время на пустую болтовню — непозволительная роскошь в нашей ситуации.
Англичанина ждёт семья — жена и двое детей. Они остались в Лондоне — в вечно сыром, вечно промозглом Лондоне. Несмотря на все недостатки английского климата, надолго задерживаться в Штатах он не любит.
МИК вспыхивает сотней огоньков. Пятеро спешно отходят на безопасное расстояние.
Двигатели машины работают бесшумно, кажется, будто корабля нет, но он здесь, рядом.
Курильщик вынимает из пачки последнюю сигарету. Когда-то он клялся самому себе, что не станет курить: его мать умерла от рака — дымила, как паровоз. Только теперь нет смысла бояться тяжёлой болезни — он точно знает, когда умрёт. В тот же день умрут его друзья и враги.
Щелчок зажигалки, потом ещё один — колёсико крутится, но ничего не происходит.
Чирк!
Чирк!
Чирк! Чирк!
Четверо переводят взгляды на Курильщика. При всем безумии происходящего, нерушимая константа впервые даёт осечку. Курильщик хмурится и хмыкает, закусив сигарету зубами.
— Зажигалка сдохла. Вот же…
Человек в шляпе, молчавший до этого момента, принимается шарить по карманам и извлекает на свет коробок спичек.
— На… Я не суеверный, но наши победы всегда воняют дымом. Это закон.
— У Билли всё предусмотрено, — ухмыляется Курильщик и чиркает спичкой. Белёсый дымок скользит вверх, смешиваясь с прохладным воздухом. Дымок тянет всё выше и выше, а тяжёлая машина плавно, не спеша, поднимается за ним.
— Неужели полетит? — искренне удивляется Толстяк.
— Полетит, — вторит ему Англичанин.
Полетит!
И все пятеро улыбаются.
Основные персонажи:
Анличанин, Билл Малдер, Глубокая Глотка, Курильщик (C.G.B.)
Пэйринг:
Курильщик, Бездонная глотка, Толстяк, Англичанин, Билл Малдер
Рейтинг:
PG-13
Жанры:
Драма, Фантастика, Психология
Размер:
Мини, 7 страниц, 1 часть
Описание:
То, чему суждено летать, рано или поздно полетит.
Публикация на других ресурсах:
С разрешения автора
Примечания автора:
Написано для команды WTF X-files 2016 на ЗФБ 2016
— Да ну тебя. Никуда он не полетит! Шарахнется на землю, и звезда ему.
Мальчишки столпились у окна приюта — грязная, сопливая орава детей в одинаковых штанах из потёртой костюмной ткани, перелицованной несколько раз.
— Полетит! — заверяет мальчишка лет семи, едва ли не самый худой в этой компании. На его щеке чернильная клякса, все пальцы синие, а рот испачкан мелом — успел урвать кусочек, пока учительницы не было в классе.
— Да как он полетит-то? Мотора ж нет! — возмущается самый старший — огромный, как гора, одиннадцатилетний толстяк.
— Хрен с ним, с мотором, парни! — мелкий рыжеволосый хулиган дёргает толстяка за рукав, деловито ковыряя в носу. — У него даже пропеллеры не крутятся. Херня.
— Полетит! — фыркает мальчишка с чернильной кляксой. Он как всегда уверен в своей правоте. — Это же А-20. Такой точно полетит. Папка говорил, что А-20 — надёжная машина. Они в войну летали, чего, не знаешь, что ли? Тупица.
Рыжий отшатывается и корчит рожу.
— Твой папка был коммунистом! Папка Спендера был коммунистом! Фу-у-у!
Мальчишки принимаются свистеть и дразниться:
– Коммуняка, коммуняка.
— Выблядок из Союза!
Чернильное пятно на щеке мальчишки становится фиолетовым, кровь приливает к лицу. Он отбрасывает самолёт в сторону и толкает толстяка, потому что точно знает: когда бой только начинается, важно вывести из равновесия самого крепкого противника. Мелких он успеет добить потом, даже с поломанными руками.
— Что здесь происходит?! — слышится хриплый голос старой учительницы. — Что вы здесь устроили?! Ах вы мерзавцы!
Она лупит указкой и без того битых, растаскивает по углам самых задиристых. Непременно за уши, как же иначе?
Спендер трёт губы, саднящие от боли. Привкус мела смешивается со вкусом железа — отвратное сочетание. Он харкает на пол, надеясь, что на него сейчас никто не смотрит.
— Он первый начал, — орёт рыжий. У того подбит глаз, волосы торчат в разные стороны, а над бровью красуется шишка. Орава галдит наперебой, но Спендеру не до них. Он подбирает деревянный бомбардировщик, брошенный в пылу сражения, и забирается на подоконник.
— Ах ты мерзкий мальчишка! Сейчас же положи модель на место! — едва успевает выкрикнуть учительница, но уже поздно…
Самолёт летит!
Недолго, но старательно балансирует в воздухе, потом уходит в глубокий «штопор» и врезается в землю, разлетаясь на куски.
Однако видевшие этот полет после будут божиться, что бомбардировщик махал крыльями — он сделал круг почёта и приземлился прямо посреди любимой директорской клумбы. И ещё долго дети из приюта будут играть в пилотов, пытающихся посадить подбитый самолёт.
Спендер проводит три дня в душном изоляторе. Только дразнить его не перестают.
***
— Ты опять ничего не жрёшь! За что мне такой ребёнок?! — ругается мать, помешивая суп, монотонно булькающий на плите.
Мальчик вздыхает и пожимает щуплыми плечами. Он терпеть не может лук, но мама, как специально, накладывает его все больше, да ещё поджарить умудряется. На сале.
Вот же гадость!
— Чего плечами пожимаешь? Соседи уже шепчутся, что ты больной, раз тощий. Мне что — насильно в тебя запихивать? Жри, сказала!
Луковые кольца пялятся на него из супа, словно глазищи туалетной мухи.
«Съешь нас, съешь! Жри-уже-че-смотришь?!»
Мальчик отворачивается.
— Не люблю лук.
— Ешь суп. Лук можешь не есть, — фыркает мать. — Радоваться должен, что боженька тебя не обделил. Я вкалываю на двух работах, чтобы ты суп с мясом ел. С мясом! А не с обрезками. Не нравится, как я готовлю? Все свои претензии, будь добр, папочке своему высказывай. Сбежал с машинисткой, скотина. А я тут работай, корми этого…
Мальчик снова вздыхает и выковыривает из супа капусту. Капусту он любит, но и она вся пропиталась луковым ароматом.
— Ненавижу лук, — цедит он сквозь зубы. Но мать, видимо, слышит что-то своё.
— Ах, ненавидишь! Да я тебя! — Она резко выдёргивает его из-за стола. Звенит посуда. — Ещё раз услышу — и эта тарелка полетит тебе в голову, ясно?!
— Не полетит… — бормочет мальчик. К такому он уже привык. — Мам… Не полетит, да?
— Это из-за тебя отец ушёл. Когда тебя не было, он на других и не заглядывался. А потом… Тебе же вечно все не так. Ничего не жрёшь — вот он и ушёл.
Мать смягчается. Она опускается на пол и плачет, всхлипывая и охая.
Мальчик вздрагивает и вытирает слезы рукавом. Может, если он будет есть, то отец передумает и вернётся? Вернётся хотя бы за ним.
И он ест. Всё, что предлагают, и намного больше.
А мать принимается таскать его по врачам. Что-то не так. Мальчик слишком быстро набирает вес…
— Толстяк, — говорят девчонки в школе. — Вот вроде хороший парень, но толстяк.
Он слушает и отворачивается. Прошло десять лет, но отец всё ещё не вернулся.
***
— Не уходи.
— Ронни, ты же понимаешь...
— Не понимаю. Как я могу понять?
Что не так он сделал?
Рональд стоит у окна, прислушиваясь к цоканью каблучков. Это она спускается по лестнице — старой скрипучей лестнице в его квартире. Ну как — его? В квартире, которую он снимает с тремя другими парнями, чтобы жить с относительным комфортом и иметь возможность платить за учёбу.
Он подрабатывает на заводе — таскает бесформенные детали для бомбардировщиков и мечтает поскорее выбраться из нищеты.
Он подрабатывает на заводе и каждый вечер возвращается в эту квартиру, чтобы смыть с себя пыль и копоть, но простыни все равно с каждым днём становятся все серее и серее.
— Я устала. Я хочу другой жизни. Это-не-то-о-чем-я-мечтала.
Он тоже устал, но идёт вперёд. Скоро получит диплом, а потом, может быть, его пригласят в министерство-чего-нибудь. Или… Короче, его просто куда-нибудь пригласят. Ведь он лучший в своей группе.
— У Макса есть всё. У него есть деньги, я не ухожу от него вся в саже. Ты бы хоть мылся нормально.
У Рональда тоже есть деньги. Небольшие, но на прошлой неделе они ходили в кафе. Она съела пирожное.
— Ты не понимаешь, я не могу растить детей, мыкаясь по помойкам. Как ты живёшь? Ты посмотри на себя!
Он не думал о детях раньше, но, пока она спускалась по лестнице, успел подумать. И пришёл к выводу, что сейчас он хочет только диплом. Детей он не хочет никогда.
— Ты меня любишь? Ты любишь меня, отвечай?!
А это может что-то изменить? Потому что, если да, то он любит ее всем сердцем. И будет любить всегда.
Внизу хлопает входная дверь.
Рональд бросается к столу, ворошит бумаги, скидывает на пол газеты и чертежи, проливает чернильницу и обмакивает перо в лужицу на столе. Листок весь в кляксах — шестнадцатая страница его дипломной работы, но разве это важно?
Он пишет размашистыми буквами «Я тебя люблю» и ловко складывает бумажный самолётик. Он смеётся и кусает губу, потому что она окажется под окном его квартиры ровно через двадцать шагов. Сейчас она откроет зонт, ведь на улице ливень, потом слезы вытрет, в зеркальце посмотрится...
А значит, если бросить сейчас, то успеет, долетит...
Рональд складывает бумажный самолётик, распахивает окно.
Какой жуткий ливень! А если намокнет и не полетит?
— Полетит! — выкрикивает он, заглушая внутренний голос, и бросает самолётик. Тот летит, петляет, кружится, уходит в крутое пике…
Она раскрывает зонт, и бесполезная размокшая бумажка отскакивает от него, как мяч от ракетки.
Самолётик падает в лужу у её ног. Она не замечает.
***
— Он никуда не полетит! — кричит женщина, кричит истошно и громко, на весь аэропорт.
Мальчик дёргается и вытирает сопли.
— Тереза, прекрати. Ты нас позоришь, — мужчина в дорогом костюме-тройке пытается её успокоить. — Что ты устроила? Есть же судебное постановление! Сначала тебя ждёт лечебница. Если добровольно ляжешь в неё — нам всем будет только лучше. Не вынуждай меня прямо сейчас принимать меры. Ради всего, что между нами было, дорогая. Люди смотрят.
— Он и мой сын тоже! Он не полетит в твою чёртову Англию! Он никуда не полетит! Ты не можешь лишить меня… ты не имеешь права. Ты… Ты… Гадёныш, скользкий, мерзкий, червивый!
Она рыдает. Слезы текут по раскрасневшимся щекам, черные волосы спутаны и сбиты, как у уличной псины.
— Мам, — с трудом выдавливает из себя мальчик, застывший между родителями, как меж двух огней. Он отчаянно пытается вырваться из цепких материнских рук. Ему двенадцать, и приезду отца он очень рад.
Потому что мама в последнее время ведёт себя странно — построила дома шалаш, заставила его развести огонь… Соседи вовремя вызвали пожарных. Потом, несколько недель, они жили в подвале и ели какие-то корешки. А дальше, когда мама предложила перейти на жуков, мальчик не выдержал и написал отцу в Англию.
Отец приехал. И теперь забирает его к себе, в богатое поместье с прислугой. В дом, где живёт новая женщина отца, которую лучше называть «Леди Норрис». И стараться «поменьше отсвечивать».
Только и это приятнее, чем перетаскивать в дом муравейник. Или кормить бродячих собак кукурузными хлопьями из собственной тарелки.
— Не-е-ет! Сынок! Сын! — кричит мама, но мальчик старается не слушать, хоть слезы и катятся из глаз. Отец объяснил, что мама болеет, ей нужна особая больница. И как только она вылечится, то сразу же приедет в Лондон.
Как именно они будут жить вчетвером, под одной крышей с новой женщиной отца, мальчик спрашивать не стал. Сейчас важнее, чтобы мама перестала перетаскивать лес в их квартиру.
Мальчик послушно шагает за отцом, поднимается по трапу самолёта, стараясь не смотреть назад, где двое полицейских пытаются убрать его мать со взлётно-посадочной полосы.
…Раньше они ездили в лес всей семьёй на дедушкином пикапе. Потом перестали.
— Он полетит, да? — спрашивает мальчик у папы. Тот смотрит задумчиво, в его глазах стоят слезы.
— Самолёт? Полетит. Куда же он денется. У него же есть… двигатель. И крылья…
— Да. А если маму не уведут — он всё равно полетит?
Отец останавливается на верхней ступеньке и смотрит на него, потом на маму, кричащую что-то им вслед.
— Полетит, — заверяет он. — Я все равно увезу тебя из этой психушки.
Мальчик кивает и заходит в самолёт. Слезы текут из глаз, боль сдавливает сердце. Его мир разрушен, но кое-что всегда останется незыблемым — то, чему суждено летать, рано или поздно полетит.
***
— Если он не полетит сегодня, я ухожу из проекта.
Билл Малдер разворачивает утреннюю газету и просматривает первую полосу, пока его жена готовит завтрак.
— Уверен? Ты же так долго к этому стремился. Этот ваш проект… Ты говорил, что он важен. И Спендер говорил…
— Спендер любит болтать, — фыркает Билл. — Слушай его почаще.
Тина лишь пожимает плечами и выкладывает яичницу рядом с тостами. Добавляет кардамон и перец, ставит тарелку прямо перед Биллом. Тот наблюдает за ней задумчиво и долго — привычные движения, обыденность этого утра его успокаивают.
— Вы же не конструкторы, чтобы так переживать из-за какого-то самолёта.
— Это не просто самолёт, — Билл вздыхает и пробегает взглядом по новостям на первой странице, заглядывает в некрологи. Тишина затягивается. Тина ждёт, очевидно, думает, что он наконец раскроет ей хоть какие-то из своих тайн.
— Я не могу говорить об этом. Ты знаешь. Но это не просто самолёт.
Это МИК. Модель инопланетного корабля, созданная по образу и подобию той самой тарелки, потерпевшей крушение в Розуэлле.
И если сегодня МИК не полетит, то он всё бросит. К чертям собачьим. Навсегда. Пока ещё не поздно…
Если уже не поздно.
***
В ангаре их пятеро.
Их всегда пятеро. Шестой большую часть времени проводит в других странах. Они называют его «агент-на-выезде» и смеются вполголоса. Громче не следует, уши есть даже у стен.
МИК мерцает зеленоватым светом, а лампы дневного освещения гудят и вздрагивают из-за электромагнитной аномалии, порождаемой машиной даже здесь, в клетке Фарадея.
— Запустим. А если снова неудача? — спрашивает тот, кого друзья зовут Бездонная глотка. Не потому, что он способен перепить всех в баре, а потому, что он поглощает информацию огромными дозами. Он привык к этому со студенческой скамьи. Семьи у него нет, потому всё свободное время он тратит на книги.
— Значит, доложим куда следует и пойдём на обед, — Толстяка всегда волнует лишь это. Вовремя проглоченный обед. Других радостей в жизни он не видит.
— Я только позавтракал, — хмыкает Англичанин, — а тебе лишь бы живот набить. Нужно разобраться в причинах неудачи, собрать конструкторов, проверить проекты. Лично я не понимаю, что может быть не так. Мы бьёмся над этим уже несколько месяцев, сделали всё в точности как ОНИ. Так что тратить время на пустую болтовню — непозволительная роскошь в нашей ситуации.
Англичанина ждёт семья — жена и двое детей. Они остались в Лондоне — в вечно сыром, вечно промозглом Лондоне. Несмотря на все недостатки английского климата, надолго задерживаться в Штатах он не любит.
МИК вспыхивает сотней огоньков. Пятеро спешно отходят на безопасное расстояние.
Двигатели машины работают бесшумно, кажется, будто корабля нет, но он здесь, рядом.
Курильщик вынимает из пачки последнюю сигарету. Когда-то он клялся самому себе, что не станет курить: его мать умерла от рака — дымила, как паровоз. Только теперь нет смысла бояться тяжёлой болезни — он точно знает, когда умрёт. В тот же день умрут его друзья и враги.
Щелчок зажигалки, потом ещё один — колёсико крутится, но ничего не происходит.
Чирк!
Чирк!
Чирк! Чирк!
Четверо переводят взгляды на Курильщика. При всем безумии происходящего, нерушимая константа впервые даёт осечку. Курильщик хмурится и хмыкает, закусив сигарету зубами.
— Зажигалка сдохла. Вот же…
Человек в шляпе, молчавший до этого момента, принимается шарить по карманам и извлекает на свет коробок спичек.
— На… Я не суеверный, но наши победы всегда воняют дымом. Это закон.
— У Билли всё предусмотрено, — ухмыляется Курильщик и чиркает спичкой. Белёсый дымок скользит вверх, смешиваясь с прохладным воздухом. Дымок тянет всё выше и выше, а тяжёлая машина плавно, не спеша, поднимается за ним.
— Неужели полетит? — искренне удивляется Толстяк.
— Полетит, — вторит ему Англичанин.
Полетит!
И все пятеро улыбаются.