Если ты маг, это еще половина беды. Если ты отступник — три ее четверти. Если при этом ты еще и Серый Страж, то можно поздравлять себя с каждым прожитым днем. По крайней мере, именно так считал Андерс, сам себе в этом не признаваясь. Пока ты сам отталкиваешь эту мысль, можно думать, что все в порядке.
Когда-то он ненавидел Башню, стремясь на волю. Затем он ненавидел эту самую волю, некогда манившую собой и оказавшуюся всего лишь более обширной клеткой. Свобода? Ха! Маги не бывают свободными. На них охотятся, их презирают, мало кто согласится помочь, даже собратья-чародеи, которые боятся храмовников настолько, что этим страхом заглушают жалость и сочувствие. Вейсхаупт дал на время короткую передышку в вечной погоне за свободой, совмещенной с побегом от плена. Но даже каменные стены не смогли защитить от ночных кошмаров, в которых Андерс видел дом. Видел, а наутро забывал о нем, не позволяя себе думать о чем-либо, кроме выживания. Дом остался далеко в прошлом, до него теперь не добраться. Вейсхаупт не стал домом, хотя Андерс отчаянно пытался сделать его таковым.
А теперь он был заперт в Киркволле. Сам же себя и запер, добровольно и осознанно. Впрочем, что он мог еще сделать, Андерс не представлял. Большей свободы он не смог бы добиться при всем желании. Только не сейчас, не с одержимостью. Справедливость внутри был надежней любых оков, держал, твердил, не выпускал. Или это сам Андерс сдерживал его? Он уже не понимал. Он не сожалел о принятом решении, просто иногда казалось, что оно было чересчур поспешным.
— Да к Архидемону под хвост это все, — вслух сказал он, не понимая, по какому поводу вообще это говорит.
Лечебница, хотя, какая это лечебница — просто грязный подвал, открытый сквознякам, — навевала лишь тоску. Андерс в сотый раз осмотрел ее, тщетно надеясь, что хоть что-то изменилось за пять минут. Нет, все те же лежанки, запачканный кровью стол, отсутствие трав и перевязочного материала. Пока что спасало лишь его искусство целителя, но когда-нибудь его может не хватить.
— Помогите…
С иными криками и стонами сюда не входили. Только так, умоляя, упрашивая, надеясь на чудо. Андерс повернулся и улыбнулся. Когда-то давным-давно его улыбку называли успокаивающей. Тогда, в прошлой жизни, где у него были друзья…
« — Перестань так радостно ухмыляться, — простонал Натаниэль.
— Это не радость, — тихо ответил Андерс. — Помолчи. Не разговаривай.
— Какая теперь разница, маг.
Андерс покачал головой, затем снова забормотал заклинания, отчаянно глядя на то, как сквозь пальцы сочится темная густая кровь, становясь понемногу все светлей и светлей.
— Я тебя спасу.
— Не спасешь, — Натаниэль запрокинул голову назад, в свете факелов виднелась белая полоска зубов в приоткрытом рту.
Если бы Андерс хотя бы нашел его чуть раньше, если бы Натаниэль был немного уворотливее, бесконечные „если бы“. Андерс повторил бесполезное заклинание.
— Знаешь, чего мне сейчас хочется? — Натаниэль глотнул немного воздуха, кровь в ответ выплеснулась сильней.
— Выпить?
— Я тебе, что, Огрен? — он даже смог засмеяться. — Нет. Дай мне лук… Дай мне мой лук.
Андерс пошарил вокруг, разыскав оружие Натаниэля, вложил его в руки товарищу, помог сжать пальцы. Так и замер, боясь отпустить, словно жизнь умирающего зависела от того, уберет Андерс руки или нет.
— Умирать — это так обидно.
— Тогда живи, — Андерс стиснул пальцы сильнее. — Твою мать, Хоу, я лучший целитель в этом проклятом месте, я влил в тебя всю силу, которую имел, а ты валяешься здесь и уверяешь меня, что вот-вот сдохнешь. Но ты не сдохнешь.
— Почему?
— Я же сказал… Я ЛУЧШИЙ ЦЕЛИТЕЛЬ В ТЕДАСЕ!!!
Волоски на руках Андерса приподнялись, словно шерсть у кота, которого долго гладили, по пальцам пробежали крохотные синие искры, потом откуда-то из самой глубины души рванулось нечто, названия чему Андерс подобрать не мог, заставило Натаниэля дрогнуть всем телом, затем обмякнуть. Андерс тяжело дышал, все еще боясь убрать руки с его пальцев. Затем Натаниэль приоткрыл глаза и слабо прошептал:
— Лучший… Коновал ты лучший, а не целитель».
Андерс встряхнулся, выныривая из воспоминаний. Какая теперь разница, лучший он или нет. Прошлое перечеркнуто, копаться в памяти — не самое приятное занятие, даже если руки сами, без участия разума уже что-то промывают, сшивают, накладывают повязку из остатков материала.
— Спасибо вам.
Андерс смотрел на женщину, благодарившую его за помощь ее мужу, распоровшему невесть где бок, улыбался, но не слушал ее. Все происходившее вокруг казалось каким-то наваждением, словно затянувшийся сон, от которого он очнется в Вейсхаупте. Они соберут отряд, спустятся на Глубинные Тропы, проверить, как там обстоят дела.
Никто никуда не спустится. Он передернулся всем телом, когда шею тронул порыв ветра, проникшего через очередную щель в стене или крыше. Хватит мечтать о том, что он сейчас зажмурится, а когда откроет глаза, окажется далеко отсюда. Не окажется. Сочащиеся зеленым гноем нарывы, распластанные клинками животы с вываливающимися внутренностями, плохо поддающиеся лечению припадки кровавого кашля — вот реальность.
— Андерс!
Он повернулся на крик, посмотрел с некоторым удивлением, не понимая, что происходит. В лечебницу кого-то втащили, уложили на операционный стол.
— Что ты стоишь, помоги ему! — истерично взвизгнула какая-то девица, в которой Андерс с удивлением опознал Мариан Хоук.
А на столе корчился какой-то окровавленный кусок мяса, в котором с немалым трудом опознавался Фенрис. Или не Фенрис, хотя беглый пересчет показал, что именно его и не хватает.
— Что случилось? — Андерс склонился к столу.
— Данариус… Кажется…
Они все примолкли вдалеке, их голоса исчезли, как и всегда, когда Андерс отрешался ото всего, оставаясь наедине с пациентом.
Андерс любил рассматривать руки собеседника, наверное, какая-то профессиональная привычка. Кисти Фенриса ему всегда нравились, эльфийские и изящные, несмотря на род занятий того. Сейчас их не было, руки заканчивались промокшими от крови тряпками, намотанными на запястья. Та же картина наблюдалась и на ногах.
— Плохо дело…
— Но ты же его спасешь? — прохныкали сзади, кажется, Мерриль.
«Зачем?», — мысленно ответил ей Андерс. Зачем спасать жизнь Фенрису, если она закончилась в тот момент, когда тот расстался с руками. Как просто и даже красиво — лишить кистей и ступней беглого раба и бросить жить дальше. Добивать его такого незачем, раны несмертельны, сам он чересчур горд, чтобы просить товарищей о смерти. Если вообще сможет попросить — Андерс бесцеремонно залез Фенрису в рот, поморщился. Так и есть, чересчур острого порой языка тоже нет, хотя заклинание исцеления заботливо наложили, чтобы не истек кровью раньше времени.
— Мне кажется, я тут уже бессилен.
Андерс лгал, не было ничего такого уж особенного в том, чтобы исцелить эти раны. Но из глаз искалеченного Фенриса на Андерса смотрел он сам. Клетка… Тело стало просто клеткой для свободолюбивой души, которая сейчас заходилась в агонии и боялась всего на свете, больше всего — что исцелят, спасут, поволокут обратно в жизнь чересчур заботливые товарищи.
— Он умирает. Самое милосердное, что мы можем сделать — освободить его.
Фенрис что-то слабо замычал.
— А если он просит его спасти? — пискнула Мерриль.
— Нет, он просит свое оружие. Я знаю. Я уже видел такое.
Меч был возложен на грудь Фенрису, Андерс скрестил его изуродованные руки на лезвии. Нахлынуло чувство, что это уже когда-то с ним было: умирающий товарищ, его руки на оружии, пальцы Андерса, пытающиеся удержать раненого в жизни.
— Хоук? — вопросительно бросил он.
Она подошла, прикусив губу, бледная и молчащая, по щекам текли слезы, положила руку на плечо Фенрису. Следом подошли все остальные, окружили стол, каждый старался коснуться умирающего. А потом Мариан почти без замаха вогнала лезвие точно в его сердце.
— В конечном итоге, он умер так, как и хотел, — тихо заметил Варрик. — В кругу друзей, сжимая в руках оружие. Многим ли доведется уйти вот так.
Андерс отошел от стола. Следовало вымыть руки, а когда все уберутся в таверну рыдать, ему еще нужно привести в порядок тело Фенриса, подготовить его для похорон. Дел полно.