— А уж орехи-то в этом году уродились! — возница, который представился как Писистрат Полуэктович, закатил глаза в экстазе и причмокнул.

— Никогда такого не было, — мрачно сообщил впряженный в телегу кентавр, — и вот опять.

— Василий, я бы попросил вас оставить свой сарказм при себе!

— Оставлю, — пообещал означенный Василий. — Вместе с телегой. Нашли, понимаешь, гужевой транспорт!

 — Дык мое дело — сторона, вы уж там сами с Гиацинтом Поликсенычем разбирайтесь, а я-с со всем уважением и глубочайшим почтением токмо выполняю волю пославшего меня…

— Послать-то он может, да, — грубо прервал возницу Василий. Хотя справедливости ради следовало бы заметить, что возница за вожжи так и не взялся, видать понимал субординацию и прикидывал последствия самонадеянности.

Бернадот Тимофеевич сидел на телеге боком, свесив ноги, и с интересом наблюдал за пикировкой. Тряска не располагала к разговорам, опыта разъездов по проселочным дорогам у него было немного, да что уж там скрывать — не было вообще, потому что маменька считала, что слабому здоровьем сыночку, не блещущему статями, самое место в удобном креслице с уютным пледом на плечах и заранее заботилась о всяких нужных документах, кои однозначно заверяли всевозможные деканаты, учебные отделы и ставили в известность ректорат тоже, что ребенка никоим образом нельзя насиловать какими-то там полевыми практиками. Но… В этом году маменька отправилась в гости к сестрице в Израиль и подзадержалась чутка, так что оставленный без присмотра Бернадот Тимофеевич радостно сбежал мир посмотреть. Насчет себя показать он не обольщался: ибо на что там смотреть — метр пятьдесят с кепкой, очки с диоптриями и ранние залысины, кои в тиши кабинетов роли не играли, а вот в миру очень даже да…

— Так что там насчет орехов? — дипломатично поинтересовался он, потому что молчание становилось напряженным, и в нем как бы даже слышались отдаленные звоны лопнувших струн, а это всегда было чревато: вот, например, ежели с маменькой не разрядить атмосферу от скопившегося в ней электричества, то непременно следовали громы и молнии.

— Дык что орехи, — Василий оглянулся и поднял верхнюю губу над рядом ровных зубов: — дохуя их нынче. Простите за мой французский, но из песни слов не выкинешь. И были бы это там кешью какие, а так, — он махнул рукой, отвернулся.

— Да, это вам не фейхоа с марципанами, — согласился возница. — Сейчас цены упадут вдвое против прошлогодних-то.

— Можно подумать, беды артели «Напрасный труд» могут волновать заезжего городского хлыща.

— «Заветы Танатоса», попрошу! — возмутился возница. — Ваши гнусные инсинуации переходят все границы!

— Я как без пяти минут дипломированный ботаник, кажется, мог бы рассчитывать на некоторое уважение и, вероятно, предложить пару вариантов использования пресловутых орехов…

— Да?! — хором воскликнули Василий с Писистратом Полуэктовичем, и на Бернадота Тимофеевича с надеждой уставились две пары глаз.

— Ну-у, — прикинул тот, — навскидку могу предложить ореховую муку, а из скорлупок можно замутить скраб. Нынче дамы и метросексуалы очень уважают скрабы для кожи с натуральными частицами. Думаю, спрос будет.

— Метросексуалы, говоришь? — Василий задумчиво скосил глаза и на дорогу, и на телегу разом. — Надо Наркису сказать. — И, сделав свечку, с пронзительным ржанием он понесся галопом по неровной дороге.

Перед самой деревней кентавр выдохся и пошел неспешным шагом, чему Бернадот Тимофеевич был несказанно рад: отбитый зад и прикушенный язык, равно как и слетевшие с привычных мест внутренности требовали покоя. Без грохота обитых железом колес по колее стали слышны далекие и странные звуки, будто бы кто-то дул в дуду, но извлекал из нее только одну долгую и печальную ноту «фа».

По мере того, как подъезжали они к середине деревни, звук становился все мощнее, все громче.

— А это у нас, значится, клуб, — возница простер руку в сторону обширного и по деревенским меркам монументального здания в целых два этажа. У центрального входа, возле запертой на огромный висячий замок двери, над которой висела чуть кривоватая вывеска: «Дворец ку», сидела дева неземной красоты и с отстраненно-задумчивым видом музицировала, поднося к полным, прихотливо изогнутым губам изящную свирель, трепетно и вдохновенно выдувая ту самую ноту «фа».

Василий ускорил шаг почти до рыси, отчего Бернадот Тимофеевич испытал острый приступ разочарования: толком разглядеть прелестницу так и не удалось, в телеге сидел он с другого бока, и пялиться на даму, вывернув шею, было мало того что неудобно, так и совершенно неприлично. Случись рядом с ним маменька, уж она бы не преминула дать по шее за непристойное поведение… Но чертовка была чудо как хороша: белокожая, со здоровым деревенским румянцем на ланитах, с мечтательным взором карих глаз и с копной бронзово-рыжих кудрей, хороша!

— И-и-и! — взоржал Василий. — Даже и не думай!

— Да я…

— Ты, ты! И зенки свои бесстыжие не пяль!

— Я исключительно с эстетической точки зрения, как на дивное художественное полотно, — Бернадот Тимофеевич не стал добавлять, что пока ни одна девица, даже самой захудалой наружности, ни разу еще не удостоила вниманием все его сто пятьдесят три сантиметра теловычитания, богатырски-впалую грудь и лик, с которого только и писать портрет Сирано де Бержерака. Или Гоголя тоже можно. Он шмыгнул носом — жизнь штука несправедливая, так что оставалось только любоваться издали, как в картинной галерее.

— То-то же, — Василий успокоился и свернул в проулок к небольшому домишке об два мутных окошка. — Вот. Жить тут будешь. Нету у нас отелей, гостевой дом заместо.

— Спасибо, — Бернадот Тимофеевич спрыгнул на землю, перегнулся в пояснице и сделал пару махов руками — тело требовало движения, кровь застоялась.

— Здравствуйте! — раздался звонкий девичий голос, Бернадот Тимофеевич замер в самой нелепой позе и медленно повернул голову на источник звука.

— Элька, — почти беззвучно выдохнул Василий и присел на задние ноги.

— Здравствуйте, — та самая девица со свирелью, что оставили они позади, стояла теперь напротив и смотрела на гостя с нескрываемым интересом. — Меня зовут Электра.

— Электра Поликсеновна, — поправил Писистрат Полуэктович и нервно оглянулся. — Сами знаете, Гиацинт Поликсеныч излишнюю-то фамильярность не одобрит. Чего нарываться-то, чай ноги-то они не лишние, — непонятно закончил он и снова нервно оглянулся.

— Не бзди! — Электра подошла ближе. — Я все права имею знать, что в округе происходит.

Бернадот Тимофеевич распрямился и затосковал: росту в даме было под два метра, а уж под ее статями и погибнуть не грех. Счастливым…

— Ботаник это, — буркнул Василий и оглянулся через левое плечо. — Травки будет собирать, колючки всякие, ну, то-се. Осенью уберется восвояси, — последнее он произнес с вызовом: мол, попробуй только задержаться, скотина.

— Итак, — обманчиво мягко произнесла Электра Поликсеновна и повернулась к Василию. — Братец мой названый слов русских не разумеет? Печально осознавать столь прискорбную новость.

Легкий ветерок растрепал роскошные кудри, отчего прядки зашевелились, зажили собственной жизнью, встопорщились непокорными вихрами. Бернадот Тимофеевич залюбовался и от сего дивного зрелища чуть было не попрал правила хорошего тона, но вовремя спохватился:

— Прощу прощения, милая дама, позвольте представиться: аспирант кафедры нативных дендрокультур и аквариумистики факультета прикладной биологии столичной Академии сельскохозяйственных наук имени Альфреда Брема. — На одном дыхании отбарабанил он и, спохватившись, что так и не представился, щелкнул каблуками дорожных туфель: — Жоржолиани Бернадот Тимофеевич.

— Тудыть твою через коромысло! — восхищенно воскликнул Писистрат Полуэктович, звонко ударяя себя по ляжкам. — Это ж круче чем малый петровский загиб!

— А мне кажется, или там вдали на самом деле трактор? — Василий нервно переступил с ноги на ногу.

— Где трактор, там и начальник МТС, — возница быстро скинул небольшой чемодан и несессер с телеги на землю. — А оно нам надо? Да ни за что!

— Элька, прыгай в телегу, — скомандовал Василий и приготовился рвануть с места в галоп.

— Стойте! А ключи?! А все остальное, где столоваться, где воду брать?! И насчет экспедиции, — последнее несчастный аспирант произнес уже в пустоту, напрасно простирая руки в сторону беглецов.

Положение спас тот самый начальник МТС, от которого поспешно смылись провожатые.

— Ключ знамо дело на гвоздике, — он ткнул указательным пальцем с хорошо заметным когтем в сторону дверного косяка. — Вода в колодце, еда в столовой, — слова сопровождали характерные жесты. — Вопросы есть?

— Есть!

— Дрова в сарае!

— Очень хорошо, — покладисто согласился Бернадот Тимофеевич, разглядывая Гиацинта Поликсеновича — отчество намекало на родственную связь с Электрой Поликсеновной, но вот сходства в них не было ни на грош: угрюмый, черный словно сажа мужик и роскошная белокожая красавица были как день и ночь, как лед и пламень. — Но мне бы провожатого в лес.

— Будет, — мрачно пообещал Гиацинт. — Будет тебе провожатый, — и усмехнулся во все тридцать два белоснежных зуба.

«Чтоб тебя», — подумал Бернадот Тимофеевич, затаскивая немудреные свои пожитки в горницу: порог был высокий, а дверь низкая. Он осмотрелся: против ожидания было чисто и почти не пыльно. У печи притулился самовар с изогнутой трубой, уходящей куда-то внутрь кирпичной кладки. Рядом лежали спички и щепа. Бернадот сунул нос за заслонку, в жерло печи — там ждали своего часа сложенные колодцем дрова. Как бы то ни было, но по деревенским меркам встретили его радушно, тем более на столе под расшитым рушником обнаружилась горка пирогов, а на низкой скамеечке ведра, полные воды.

Утром его разбудил петух. Право, такие мелочи никогда бы раньше не потревожили на исходе ночи крепкий сон истинного горожанина, если бы не комары. Стаи жужжащих иродов вознамерились устроить пиршество, и никакие принятые контрмеры не могли помешать им осуществить свое намерение. Бернадот прятал голову под подушку, закутывался поплотнее в одеяло, но гнусные кровопийцы обладали поистине дьявольской настойчивостью, потому-то и ранние вопли петуха без труда нарушили беспокойный сон. Он встал, решил сходить к колодцу, чтобы умыться холодной водой и обрести хотя бы некое подобие бодрости, но густая тень у стены внезапно зашевелилась, и с лавки поднялся давешний черный мужик:

— Ранняя пташка, значит? Хорошо.

— Гиацинт Поликсенович, вы меня напугали, — Бернадот едва не подпрыгнул от страха, а тому хоть бы хны, так и не понял, что чуть до инфаркта миокарда не довел. Дубина стоеросовая.

— Наркис, с вашего позволения. Можно без отчества, — чуть подумав, добавил он.

— Э?

— Братья мы с Гиацинтом, — на фоне темной стены был виден только зубастый оскал и белки глаз, он, кажется, жестикулировал, но Бернадот не обращал внимания на движения рук — после стресса хотелось только отлить.

— Очень рад, — пробормотал Бернадот и беспомощно огляделся.

— Да, радость большая, — согласился Наркис и взял железными пальцами его за плечо: — Слушай сюда, аспирант: будешь лапы свои тянуть к сестрице, выдерну к херам собачьим, а ежели вдруг с непотребствами приставать начнешь, — сильная рука спустилась ниже и отнюдь не нежно сжала яйца. — Тоже выдерну. Гиацинт поможет. А Васенька копытом в лоб зарядит. И все мы скажем, что так и было. Ферштейн?

— Ферштейн, — согласился Бернадот, прозорливо так и не сделавший попытки освободиться от унизительной хватки.

— Вот и хорошо! — повеселел Наркис. — Умный, значит. Уважаю. Тогда продолжаем беседу. Видишь крайний дом справа? Подходишь туда через час, и Элька тебя по лесам чуток поводит. Оденься только по-походному, а не как распоследний пижон — клещам да гадюкам, знаешь ли, на твои городские прикиды плевать.

— Но как-то это нелогично, — запротестовал Бернадот. — То вы сестру от меня бережете, то…

— Было бы кого послать вместо в разгар страды, уж непременно бы озаботился. Да только у нас еще не все орехи собраны, и лен не дерган. Да и кто лучше нее знает где эти ваши травки растут? Элька-то у нас лесником подвизается. Так что мил-сударь, береги яйца и проявляй к даме уважение. И будет тебе счастье.

Бернадот вздохнул и кивнул: уж чего-чего, а уважение к женскому полу было вбито в него маменькой сызмальства. Он добрел до указанного дома и понял, что предупреждения предупреждениями, но на дуэнью братцы не поскупились — Василий переминался с ноги на ногу в утреннем тумане, и на его челе аршинными буквами проступала скорбь по бездарно потерянному времени.

— Пошли, названный братец, — Электра, обряженная по ночной еще прохладе в куртку, вытащила руку из кармана и от души хлопнула Василия по крупу. — И вы, Бернадот Тимофеевич, не отставайте.

И пошла вперед, покачивая бедрами и уверенно ставя обутые в модные резиновые сапожки ноги в разбитую колею. Бернадоту только и оставалось завидовать такой уверенности и стараться не ударить лицом в грязь. Буквально. Кентавр вышагивал рядом почти четверть часа, презрительно пофыркивая, а потом не выдержал, вырвался вперед и в небрежном прыжке перемахнул огромную лужу. Переднее копыто попало на камень, скрытый водой, и Василий тяжело рухнул в грязь.

— Васенька! — подбежала к нему Электра.

— Э-э, Василий, можете встать? — Бернадот бестолково топтался рядом и пытался подать руку упавшему, но тот благоразумно ее не замечал, а то лежать бы в грязи им обоим.

— Кажется, я ногу сломал, — с ужасом произнес Василий, ощупывая подозрительную выпуклость чуть выше копыта.

— Какой ужас! — Бернадот совершенно не представлял, что делать, а Электра по телефону уже вызывала помощь.

Пока дождались местного фельдшера, пока грузили пострадавшего в тракторный прицеп, чтобы доставить в город, время уже перевалило за полдень.

— Ну что, предлагаю немного подкрепиться вон на той опушке и все-таки пойти в лес, — сказала Электра, проводив глазами трактор, увозящий в город всех братьев.

— Это было бы очень замечательно, но…

— Ерунда, — отмахнулась Электра, уловившая сомнения в голосе Бернадота. — Они теперь от Васьки ни на шаг не отойдут, а раньше завтрашнего вечера из больницы его не выпустят. Бюрократия — раз, и репутация Гиацинта. Не, я бы даже сказала, что и на месяц оставить могут, если перелом подтвердится.

— А что, есть сомнения?

Электра пожала плечами и повязала снятую куртку вокруг талии — днем в ней стало жарковато.

Бернадот Тимофеевич оказался в раю. Именно так воспринимал он окружающую действительность, из которой, впрочем, выпал совершенно. Редкие краснокнижные травы манили. Казалось, что еще пара шагов, и его настигнет открытие нового уникального вида, коий непременно назовут его, Бернадота, именем и присвоят звание доктора наук, минуя унылую кандидатскую ступень, а то и мировое сообщество отблагодарит Нобелевкой… Он шел по следу своей мечты, не замечая стертых в кровь ног и клонящегося к закату солнца. И только когда в неверном сумеречном свете впечатался лбом в корявый дубовый ствол и взвыл, сраженный несправедливостью бытия, очнулся.

— Ой, — сказал он и растерянно оглянулся. Электра стояла за спиной и сочувственно улыбалась.

— Все в порядке? — мягко спросила она.

— Да, — Бернадот потер лоб и задумался: — А где это мы?

— Щучино болото.

— А-а…

— Далеко, — понятливо подсказала Электра. — В темноте точно обратную дорогу не найдем. Да и ночь нынче не самая лучшая для прогулок под луной.

— А-а?

— Тут недалеко есть охотничий домик, — Электра поняла его с полувзгляда. — Там и переночуем.

Домик оказался настоящей избушкой Бабы Яги, только куриных ножек не хватало. Бернадот застыл как изваяние, разглядывая в последних лучах солнца заросшую мхом крышу, покосившуюся дверь и забитое крест-накрест окошко, слава неведомым добрым людям — со стеклом. Грязным, мутным, но стеклом! Электра вошла первая. Засветила свечу, подняла повыше, чтобы городской житель не сломал себе шею или не споткнулся о высокий порог.

— Добро пожаловать, — произнесла она грудным голосом и прошла к печи. — Ах, какая досада, но о дровах-то никто и не позаботился. Нехорошие люди!

Бернадот рухнул на стоящую у грубо сколоченного стола скамью. Все пройденные за день километры внезапно дали о себе знать: заныли набитые мозоли, усталость вгрызалась в натруженные мышцы как дворовый пес в мозговую кость, заломило спину и отчаянно хотелось растянуться на кровати и забыться сном до утра. Да вот беда: кровати в избушке не было, одна лишь лежанка у кривобокой печи.

— Чаем угостить не могу, есть остатки компота во фляге.

— Спасибо, — сил удивляться у Бернадота не было, он просто смотрел, как из небольшой по объему емкости наполняются две здоровенные глиняные кружки.

— Ночь сегодня нехороша, — Электра поцокала языком, деликатно пригубила свою кружку и проверила крепко ли заперта дверь.

— А что с ней не так?

— Не считая того, что полнолуние? — уточнила Электра.

— Ах, еще и полнолуние, — пробормотал Бернадот.

— Да, ко всему прочему. Когда силы зла властвуют на болотах, только полнолуния и не хватает…

— Сила зла, — повторил Бернадот и потер виски: в мистику он не верил.

— Они самые, — едва слышно подтвердила Электра, и как подтверждение ее слов где-то застучало, заухало и протяжно взвыло.

— Что это?!

— Те самые силы, в существование которых вы не верите, уважаемый ученый муж!

— Но, — Бернадот только собрался было возразить, как чьи-то когти заскребли по стеклу, оно жалобно зазвенело под напором и между досок протиснулся огромный изогнутый серпом коготь.

— Кто это? — сиплым шепотом спросил Бернадот.

— Галапагосский твердый шанкар, — после паузы тихо сказала Электра. — Чует девственницу и…

— Пока не надругается не уйдет?

— Пока не сожрет, не уснет еще на триста лет. Боюсь, что у нас нет выхода…

***

В клубе, то есть во «Дворце ку» было шумно и весело. Народ гудел, отмечая свадьбу. Жених радостно отплясывал на танцполе, невеста же вышла подышать свежим воздухом. Октябрь выдался наичуднеснейшим, и погода по сию пору стояла поистине летняя.

— Электра, — Наркис навис над сестрой как айсберг над утлой лодчонкой. Его волосы словно бы жили собственной жизнью, шевелясь как клубок змей под еле заметным ветерком.

— Чего тебе, братец? — она ловко достала из складок роскошного гипюрового платья свирель и взяла первые аккорды тягучей индийской мелодии. Волосы Наркиса присмирели, встали дыбом и зашевелились в такт.

— Я все понимаю. Протест. Желание любить вопреки разуму, — сказал Наркис уже спокойнее. — Но он же, — слово «плюгавый» осязаемо повисло в воздухе.

— Он замечательный, — Электра мечтательно улыбнулась

— Не могу согласиться, — на крыльцо вышел Гиацинт. — Мелкий мужичонка, слова доброго не стоит.

Электра посмотрела на свирель, улыбнулась, обнажая клыки:

— А скажите-ка, братики, кто из вас способен заниматься любовью, когда в дверь ломится страшное чудовище, царапает когтями бревна и завывает дурным голосом? А мой Бернадот Тимофеевич может! — и она, гордо задрав подбородок, удалилась.

— Как-то я с такой точки зрения на ситуацию не смотрел, — пробормотал Гиацинт и зачем-то подергал себя за нос. — Галапагосский огненный кто-то там?

— Твердый шанкар, — сурово поправил брата Наркис. — Фантазия у сестренки всегда была неуемной.

— Хорошо хоть не мягкий шанкр, — согласился Гиацинт и, не выдержав серьезного тона, заржал.

— Все равно зятек у нас мужи-ик! — Наркис двинул локтем брату по ребрам и тоже засмеялся, искренне и от души: сестренка нашла свое счастье, и пусть у нее все будет хорошо, а братья, если что, всегда рядом.