В просторной светлой комнате для посещений пациентов, на мягком диванчике Наталья Сергеевна пыталась растормошить дочку. Тени от колеблющихся из-за легкого сквозняка жалюзи падали на застывшее лицо девушки. Она тихонько раскачивалась и смотрела словно сквозь мать, туда, где возвышался столбом сурового вида врач, и рылась в шкафчике для передач санитарка.

— Оксана! Оксана, ответь мне! — Наталья Сергеевна повторяла эту фразу, наверное, уже в сотый раз, но пока не услышала в ответ ни единого слова. Врач предупредил ее, что к дочери лучше не прикасаться, но сил держать себя в руках уже не осталось. Наталья Сергеевна прижала к себе Оксану, попутно поражаясь, какая холодная у нее кожа. Оксана дернулась, будто от удара, потом обмякла, и Наталья Сергеевна услышала невнятный, жуткий звук.

— М-м-м-м-м…

— Оксана!.. — Мать в ужасе отстранилась, вглядываясь в лицо дочери. Не могла же ее дочка издавать это страшное, утробное гудение, словно раненное животное, загнанное в капкан!

— М-м-а-м-м-м… м-м-м…

— Боже, девочка моя, да что же с тобой случилось?!

— М-м-м-м… н-н-м-н-н… — Оксана мелко задрожала, ее взгляд сфокусировался на матери, а раскачивания немного утихли.

— Господи, за что это нам? Доктор, я немедленно забираю ее домой!

— Наталья Сергеевна, вы сами видите, ваша дочь совершенно невменяема. Вам лучше оставить ее здесь, под наблюдением квалифицированных медиков.

— Но она не была такой! Когда я уезжала, Оксана была просто немного нервной и вспыльчивой! Спорила, ругалась, грозила бросить институт и уехать от нас, могла поскандалить, да даже напиться могла! Но это… Я не понимаю, как такое могло произойти! У нее скверный характер, но ведь это не болезнь...

— Видите ли, когда вашу дочь привезла скорая, она была совершенно неадекватна. Даже опасна для себя и окружающих. Со временем ей стало хуже. Она вела себя агрессивно, отказывалась от лечения, требовала немедленной выписки. А мы не имеем права выписать нестабильного пациента, мы отвечаем за него.

— Но что вообще произошло, почему? И чем вы вообще ее лечите?

— Что произошло, вам лучше узнать у бабушки и дедушки Оксаны, скорую вызывали они. Что же касается лечения, эти сведения составляют медицинскую тайну, и ваша дочь не давала нам разрешения на разглашение родственникам. Как видите, сейчас она не в том состоянии, чтобы что-то решать, а я обязан защищать интересы пациента. Если ее состояние не изменится, вы можете признать ее недееспособной через суд и получить право опеки. Простите, у меня еще полное отделение пациентов, я не смогу уделить вам больше времени. У вас все?

— Нет, позвольте! — Наталья Сергеевна вскочила с диванчика. — Я хочу немедленно забрать дочь домой! И я требую сказать мне, чем ее тут лечили и от чего! Я ее мать в конце концов!

— Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Вы можете обратиться к заведующему отделением, если с чем-то не согласны. А сейчас будьте добры, покиньте комнату свиданий, вы нервируете Оксану — посмотрите сами, она дрожит.

— Но!..

— Разговор окончен. Мария Павловна, проводите пациентку в палату! Посещение окончено. Всего доброго, Наталья Сергеевна.

— Постойте, но как же… Оксана!

— М-м-м-м-м-м-м!.. Ма-м-м-а-а-а-а-а… — мычание перешло в визг, худую, дрожащую девушку подхватила мощная санитарка и практически поволокла в сторону отделения. Наталья Сергеевна разрыдалась, глядя на жалкие попытки дочери выкрутиться из захвата.

— Видите, что вы наделали, — обратился к Наталье Сергеевне врач. — Ваш повышенный тон спровоцировал у Оксаны новый нервный припадок. Не приезжайте больше. Захотите что-то узнать, звоните в рабочее время в отделение. Посещения пока будут ограничены.

— Вы не можете так поступить с ней! Со мной…

— Я уже все сказал вам. Пройдите на выход.

— Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться!

— Как вам угодно. Жалуйтесь. Не думаю, что вы поможете этим своей дочери.

Наталья Сергеевна, гневно раздувая ноздри, прошла к тяжелой железной входной двери, которую демонстративно распахнул перед ней врач. На пороге она повернулась, чтобы попрощаться, но дверь захлопнулась у нее перед носом. Заскрежетал ключ в замке.

— Как тюрьма… — пробормотала женщина, сглатывая слезы.


* * *


— Как тюрьма! — всхлипнула Оксана, распухшими от слез глазами осматривая палату, в которую ее привела медсестра.

Духота. Затхлый запах лекарств, пота и застарелой мочи. Обшарпанные, грязно-белые стены. Холодный свет длинных ламп. Серые толстые решетки на окнах. Сами окна — пластиковые, новые — смотрелись совершенно чужеродно. Ручек на них не было. Занавесок или жалюзи — тоже. Шесть коек, пять из которых были уже заняты, и лишь одна свободная — посередине одной из стен. К ней то Оксану и подтолкнула медсестра.

— Занимай койку, живо. И хватит реветь!

Оксана залезла на скрипучую, жесткую кровать, подобрала ноги и обхватила их руками. Ложиться было страшно: сидя обзор лучше. Кто знает, что за соседки у нее в палате? Сейчас как пристанут с вопросами! Или, может, они буйные и полезут к ней?.. В углу под потолком Оксана заметила глазок камеры наблюдения. Значит, в случае угрозы для одной из пациенток прибегут санитарки. И медсестра рядом, уселась за свой стол возле двери. Только вот станет ли она защищать новую пациентку от излишнего любопытства соседок, Оксана не знала.

— Как там тебя зовут, ушастая? Ложись давай, что расселась? Скоро отбой будет. — крикнула медсестра.

— Я — не ушастая. Я — Оксана. И, спасибо, я лучше посижу. У меня голова еще мокрая. — процедила девушка.

— Ой, какие мы нежные! Уши торчат, значит, будешь ушастая. Тут у всех прозвища, а ты тут явно надолго. Добрый тебе совет, слушайся по-хорошему. По-плохому — тебе не понравится.

— Прекратите меня оскорблять! С чего бы это я тут надолго? Это недоразумение! В приемном отделении мне сказали, что утром я смогу поговорить с врачом, и все решится. Беспредел какой-то. Я добровольно поехала со скорой, меня вообще не должны были удерживать здесь, раз я не хочу!

— Доброво-о-ольно, не хочу-у-у. Все вы тут такие, добровольные! А уж здоровые, что завидно даже, — медсестра брезгливо скривилась и окинула Оксану взглядом. Потом отвернулась и громко, визгливо объявила, — до отбоя полчаса! Кому в туалет, или зубы почистить — быстро поняли свои задницы и пошли!

Женщины, лежавшие на своих койках, отреагировали довольно вяло. Оксана с недоумением наблюдала, как они медленно спускают ноги на пол, достают из тумбочек зубные щетки и пасты, а потом плетутся в сторону двери. Они напоминали зомби из дешевых американских ужастиков: всклокоченные волосы, заторможенные движения… Оксана осторожно слезла с кровати и двинулась к двери.

— Ты куда это намылилась? — остановила ее медсестра.

— В туалет… — удивленно протянула Оксана.

— Ха. Разбежалась! Только доставили, и уже шастать? Этим, — она махнула рукой на женщин, — выходить уже можно. Не первый день. А тебе вот, пользуйся! — и указала на желтоватую раковину у стены и… — Оксана широко распахнула глаза, когда поняла, что за предмет она сначала не заметила возле рукомойника — железный стульчик с низкой спинкой и дыркой в сидении, в которую был вставлен пластмассовый горшок с крышкой.

— Что это… Да вы издеваетесь!

— А ты думала, надзорная палата, как номер в отеле? Приспичит, так и на горшок сходишь.

— Нет уж, я потерплю…

— Обоссышь кровать — пеняй на себя!

Оксана уселась на койку в прежнюю позу. В палате было душно, но прохладно, от двери тянуло сквозняком. Непросохшие волосы неприятно холодили спину через тонкую ткань казённой ночнушки. Свою одежду у нее забрали, вместе с сумкой, мобильником и сигаретами. Ей обещали, что вещи будут в сохранности, лежать и ждать, пока ее выпишут. Ей уже столько обещали за этот нескончаемо-длинный, утомительный, муторный вечер! Выполнят ли хоть что-то, Оксана не знала, но уже начинала сомневаться.


* * *


Когда за ней в отделение полиции приехала скорая помощь, Оксана сначала даже обрадовалась. В полиции она оказалась впервые, и впечатления были тягостными, почему-то ей всегда казалось, что полицейские должны быть внимательными и прозорливыми, должны быть справедливыми. Реальность Оксану разочаровала: равнодушные морды дежурных, с одинаковой скукой слушавших и пламенную речь ее деда, и ее жалкие попытки сквозь слезы возразить ему, ничем не напоминали сложившиеся по фильмам и сериалам образы стражей порядка. Врачи скорой пообщались сначала с ее дедом, потом звонили бабушке, оставшейся дома, и лишь затем с ней. И предложили проехать в больницу — добровольно! — подписав согласие. «Вы поговорите с врачом, объясните ситуацию и спокойно поедете домой. Согласие — формальность, но без него мы не можем отвезти вас в больницу. Так будет намного лучше, сами видите, ваш дед настаивает, вы сами плачете, успокоиться не можете…». Оксана подписала.

В приемном отделении по вечернему времени горели лампы. Неприятный, какой-то режущий свет заставлял щурить воспаленные от слез глаза. Врач с унылым, вытянутым лицом сначала долго и придирчиво читал заявление, еще в полиции написанное дедом для скорой. Потом наконец обратил внимание на Оксану, почему-то начинавшую нервничать все сильнее.

— Ваш дедушка пишет, что вы сегодня вечером впали в буйство: орали, устроили безобразную драку с бабушкой, угрожали им. И что вы не впервые ведете себя подобным образом. Приходите поздно, от вас часто пахнет табаком и спиртным, ругаетесь матом, — он прервался и заглянул в бумаги, — посещаете какие-то сомнительные мероприятия и слушаете очень агрессивные песни об убийствах, насилии и тому подобном. Вы ранее наблюдались у психиатра?

— Во-первых, нет, я никогда не наблюдалась у психиатра. И наблюдаться не собираюсь, у меня нет в этом необходимости! Во-вторых, дед врет. Если бы мама не уехала в очередную командировку, она бы остановила их! Они постоянно лезут ко мне со своими придирками: приличная девушка должна то, приличная девушка должна это… И наоборот, что не должна. Постоянно! Они не дают мне спокойно жить, шарят по моим вещам, требуют, чтобы я отчитывалась с кем, куда и когда я иду. Мне девятнадцать лет, какого черта, вообще? Ни дня без скандала с ними, когда мамы нет. Когда мама дома, они и на нее орут, и ей высказывают, какая я ущербная и вообще — шлюха, и закончу проституткой под забором! Если я с ребятами после пар захожу в кафешку, выпить пива, они орут, что я алкоголичка. Воруют мои сигареты. Я включаю музыку, они приходят в мою комнату и требуют немедленно выключить «эту гадость». А я не считаю, что дэт-метал — гадость! Что, мне с ними Баскова или Ротару слушать? А сегодня они видели в окно, как я прощалась… С подругой. Мы поцеловались, и я пошла домой. Ну а дома — началось! Какая я тварь, шлюха, потом всякую грязищу гомофобную начали орать… Я не выдержала и тоже стала кричать на них. А потом бабушка меня ударила по лицу! И еще раз хотела, а я ей не дала, схватила ее руку и оттолкнула. Тут дед полез… — из глаз Оксаны заструились слезы. — Они достали меня просто! Стали вдвоем набрасываться. В комнате заперли, будто я малявка какая-то. Я стучала, кричала, чтоб открыли, что я дверь выбью… И чтоб им сдохнуть я тоже кричала, да, не спорю. Но я им не угрожала! Вы что, сами никогда в запале не желали никому?.. Пусть живут сколько угодно, только и мне пусть спокойно жить дадут наконец! Оставят меня в покое… Они скорую вызвали, наговорили всякого. Потом полиция приехала почему-то вместо скорой… Дед со мной в отдел поехал. И там сразу такой важный стал, деловитый, будто это не он до этого орал и слюной брызгал! Я тоже заявление написала, они мне кучу синяков на руках оставили — сами посмотрите! — Оксана подсунула свои руки со следами от пальцев врачу. — Видите? Я маме позвонить пыталась, но у нее телефон недоступен… У нее там сеть плохо ловит, не помню, как городок называется… Ладно, не важно. В общем, бригада скорой в отделение приехала, и мне врач там сказал, что сюда меня привезут, я все расскажу и станет ясно, что мне тут не место, и я смогу поехать домой!

— Вот прямо так и сказал? — врач, который до этого с чуть отстраненным видом слушал прерывистый от слез и немного сумбурный рассказ Оксаны, вскинул бровь.

— Да. Ну, или почти так. Я дословно не запомнила. Простите, мне трудно так сразу успокоиться, они меня просто довели! У вас же тут нельзя курить?..

— Нет, курить нельзя. И, боюсь, я не могу так просто вас сейчас отпустить.

— В смысле — не можете?!

— Я же вижу, в каком вы состоянии. Рыдаете, дрожите. Отпустить вас сейчас, тем более, так поздно — подвергнуть вашу жизнь опасности. Побудете в отделении до утра, успокоитесь, выспитесь, а утром поговорите с врачом. Если все с вами будет нормально, то не будет оснований тут вас задерживать.

— Но мне же сказали!.. Нет, я не хочу ночевать в отделении! У меня есть деньги, я вызову такси и поеду домой!

— А дома все повторится снова, вы продолжите скандал, и ваши бабушка с дедушкой опять вызовут скорую…

— Тогда я поеду к подруге ночевать!

— К той самой, с которой вы целовались?

— Какая вам разница? — вскинулась Оксана.

— Никакой. Гомосексуализм исключили из списка психиатрических диагнозов, — и пробормотал тихонько, но Оксана расслышала, — к сожалению…

— Не гомосексуализм, а гомосексуальность! И вообще, я — би. Но это сейчас не важно! Я не желаю здесь оставаться! Я добровольно поехала, значит, могу и уйти!

— Вы ошибаетесь. Добровольно, это если бы вы сами обратились за помощью к нам. А так, смотрите, вас по скорой забрали из отделения полиции… Вы не сопротивлялись — прекрасно, но все же это не совсем добровольная госпитализация. И сейчас я определю вас в отделение, вы сдадите вещи в камеру хранения и до утра пробудете там.

— Но я читала, что так нельзя! Это же не законно, чтобы вот так…

— Какой именно закон вы читали? Молчите? Вот именно. Вы знаете, что не правы, верно? А я — не преступник, отпускать вас под честное слово, что ваша истерика сейчас закончится, и вы спокойно поедете домой.

Дальнейшее запомнилось Оксане как череда странных и унизительных недоразумений. Ее отвели в комнатку рядом с кабинетом врача, заставили раздеться и сложить всю одежду и личные вещи в мешок и унесли его в камеру хранения. Какая-то врачиха — или медсестра? — осмотрела ее в поисках сыпи, грубо поворачивая в разные стороны, заставила нагнуться и раздвинуть ягодицы. Оксана попыталась воспротивиться, но, видимо, у этой медсестры, как она все-таки определила женщину, был большой опыт усмирения пациенток. Потом медсестра ощупала и осмотрела голову Оксаны в поисках насекомых, больно дергая за волосы. А затем оставила мерзнуть и ушла. Вернулась со стопочкой больничной одежды, тапками и простыней. Зачем простыня, Оксана сначала не поняла, пока ее, словно впавшую в ступор, и от того ставшую покорной, не подтолкнули к большой чугунной ванне, стоявшей прямо в комнате, и казавшейся в ней совершенно чужеродной. Оказывается, простынь должна была заменить полотенце, а от нее требовалось немедленно помыться и вымыть голову. Мыла ей не дали, вода оказалась ржавой и холодной, а времени на водные процедуры отвели всего ничего. Мыться под чужим, пристальным взглядом было отвратительно неловко. Оксана попыталась отрешиться от происходящего, но ей никак не удавалось, она снова расплакалась. Именно такую — зареванную, мокрую, кое как натянувшую ночнушку, с простыней на голове, в потертых чужих носках и тапках, с халатом в руках, ее отвели в ординаторскую, а затем и в палату. Оксана не запомнила, о чем ее спрашивали медсестры в ординаторской, кажется, о домашнем номере телефона. Хотя позвонить не дали. И предупредили, что ужин ей, как новоприбывшей, не положен — готовили без расчета на ее поступление. И что палата, в которую ее ведут — специальная, в нее попадают все новенькие. Как оказалось, буйные тоже. Слово «надзорка» Оксана услышала впервые в жизни и не успела осознать, что оно для нее означает.


* * *


Утро Оксана встретила, свернувшись калачиком на жесткой кровати и обхватив себя руками для тепла. Залезать под одеяло не хотелось: от него странно пахло, оно казалось грязным. Из незанавешенного окна и из дверного проема, перегороженного столом медсестры, в палату проникал свет. Спать Оксана привыкла в полной темноте и в одиночестве, поэтому уснуть в окружении пяти сопящих, храпящих, постанывающих и всхлипывающих незнакомых женщин, под бдительным присмотром медсестры и направленной камерой, она не смогла бы, даже не будь нервы взвинчены до предела. Среди ночи, сгорая от стыда и бессильной злости, Оксане все-таки пришлось воспользоваться горшком. Медсестра что-то ехидное пробурчала на этот счет, но девушка не вслушивалась — боялась сорваться и ответить. Отвечать было страшно. От деда с бабкой она наслушалась о прекрасной советской психиатрии. Принудительной и карательной. И теперь, столкнувшись с чем-то похожим, она одновременно боялась и ощущала накатывающие волны ненависти к родным, полагавшим такую систему единственно верной и лично для нее — Оксаны — необходимой.

Стресс и бессонная ночь усиливали ощущение беспомощности и обреченности. Оксана ждала утреннего обхода, но сначала им принесли завтрак. Мутноватый чай и склизкую кашу. Есть на кровати было непривычно и не удобно, кусок застревал в горле, но она заставила себя проглотить несколько ложек и запить их: силы еще понадобятся. Обход начался вскоре после того, как унесли тарелки, большая часть из которых осталась нетронутыми. Оксана думала, что сейчас ее быстро опросят и отпустят, но ее толком ни о чем не спрашивали, пара общих, ничего не значащих вопросов о самочувствии и все. Видимо, нормальный разговор с врачом должен состояться позже… А потом им принесли лекарства. Оксана смотрела, как женщины молча и послушно подходят за стаканчиками с таблетками, проглатывают их тут же на месте и показывают медсестре рот, подтверждая, что не прячут за щекой или под языком лекарства. Стаканчиков было шесть…

— А тебе особое приглашение нужно, ушастая? Твоя порция! — медсестра потрясла стаканчиком, в котором явно была не одна таблетка.

— Я не буду их пить. Я не знаю, что там, а у меня аллергия, может, мне вообще это нельзя! И с врачом я еще не говорила, он меня выслушает и поймет, что мне здесь не место. Я — здорова!

— Ты будешь пить лекарства, которые тебе назначили. И сейчас ты встаешь, подходишь и берешь свои таблетки. Живо давай!

— Нет. Я не хочу. И незнакомые лекарства пить не стану.

— Не станешь?

— Нет!

— Девочки! — медсестра выглянула в коридор. — У нас проблемы, пациентка упорствует! — в палату вошли три дюжие тетки, едва ли тянувшие на ласковое обращение «девочки».

— «Санитарок позвала… Черт!» — подумала Оксана и сжалась в комок.

Медсестра подошла к ней в сопровождении санитарок и протянула стаканчик, практически тыча им в лицо. — Пей!

— Не буду!!! — закричала Оксана и спрыгнула с кровати с противоположной от медсестры стороны.

— Вяжите ее!

— Нет! А-а-а-а-а! Вы не посмеете! Нет! Не надо! А-а-а-а-а-а! Ма-а-а-ма…

Вывернутые руки туго примотали к кровати ремнями. Такими же ремнями привязали ноги. Ягодицу ожгло болезненным уколом. Последнее, что Оксана увидела, прежде чем сознание поплыло, был издевательски мигающий глазок камеры наблюдения.


* * *


Сознание возвращалось медленно. Сначала Оксана почувствовала, как мучительно затекли ее руки, все еще привязанные к кровати. Потом она услышала низкое, грудное мычание. И только через несколько минут сообразила, что это она сама мычит на одной ноте. Она усилием заставила себя замолчать и попыталась сфокусировать взгляд. В глазах плыло. Хотелось пить. И еще больше хотелось сдвинуть куда-нибудь ноги, размять руки… Она пошевелилась. Тело ощущалось, словно чужое. Надо позвать… Попросить… Никак не получалось оформить вяло текущие мысли в слова. Наконец, ей это удалось, и Оксана сама испугалась, как невнятно и растянуто звучала ее речь:

— Па-э-а-о-йди-и-те кта-э буть… — она запнулась, осознавая, что у нее не получается позвать ни громко, ни внятно.

— Кто-ни-э-пфуть п-пом-мо-э-ите!..

Оксана снова и снова повторяла свои просьбы, пока не повысила голос на столько, что недовольная медсестра вынуждена была обратить на нее внимание.

— Что мычишь? Что тебе?

— Отв-в-виаш-ши… Отвяж-ж-шит-те!

— Отвяза-ать? Еще что? Пить, небось, хочешь?

— Д-да-а…

— Ничего. Потерпишь.

Оксана почувствовала, как по щекам потекли слезы. Злиться не получалось, чужим казалось не только тело, но и любые эмоции. Думать было тяжело, а понять, сколько прошло времени, не получалось вовсе. Через некоторое время ее отвязали. И даже дали воды. А вот еды ей не досталось, оказывается, уже наступил вечер, ужин закончился, и скоро отбой. Весь день прошел… Запястья саднило, ныли суставы рук, тянуло спину. Оксане с трудом хватило сил, чтобы встать и добрести до горшка. Соседка с правой кровати смотрела на нее с сочувствием, но молчала. Остальные вовсе не обращали внимания. Запинаясь и спотыкаясь, Оксана вернулась к кровати и рухнула на нее без сил. Уснула она мгновенно — словно выключилась.


* * *


Утром соображалось получше. Речь почти восстановилась, хотя подобрать слова все еще было трудно, а некоторые гласные выпадали. Оксана, с трудом дождавшись обхода, спросила, когда сможет поговорить с лечащим врачом. Оказалось, что уже наступила суббота, и вчера — в пятницу — нужно было не выступать, тогда бы она его застала. А теперь ей придется ждать понедельника и соблюдать режим, который включает прием назначенных лекарств. Ждать и не возникать.

Действительность казалась дурным сном. Оксана плакала и умоляла дать ей телефон: «Один звонок, только один!», но новая медсестра, сменившая предыдущую на посту, только отмахивалась и грозила успокоить и заткнуть истеричку радикально. На Оксанины крики неожиданно среагировала соседка напротив: начала подвывать и взвизгивать, хохотать и метаться по палате… Уже через пару минут примчались весьма недовольные санитарки. Оксана в ужасе шарахнулась от них, но ее скрутили. Впрочем, как и соседку.

— Нет, только не снова… Не хочу… Больно… Мамочка, забери… Мама… Ма…


* * *


К разговору с врачом Оксана оказалась совершенно не готова. Мысли путались, в голове стоял непроходящий туман. Странные вопросы: «Какой день недели?», «Какое число?», «Вы понимаете, где находитесь?», «Как вас зовут?», — санитарка за спиной, слишком яркий, слепящий свет… Оксана хотела что-то спросить, узнать, что за лекарства ей суют, что колят, когда ее выпустят… Но звуки отказывались складываться в слова, приходилось обдумывать каждую букву. Врач что-то говорил ей, но она никак не могла сосредоточиться. Наконец, ей удалось уловить смысл части его слов:

— … Мы поставим вам диагноз, вы пройдете лечение… Будьте благоразумны… Тогда вы скоро попадете домой… Ваш дедушка звонил… Не меньше месяца… Хотите… оставаться под наблюдением… витамины… жаловались на вас… вынудили… вы… … … слышите?..

Оксана изо всех сил попыталась скинуть сонное оцепенение и сконцентрироваться. Это важно, очень важно! Что же он говорит?..

— … Вы слышите меня? Понимаете, что я говорю?

— Д-да… н-ниэ-эт… н… н-н-не са-ав-всем-м…

— Все ясно с ней. — врач повернулся к санитарке. — Отведите ее в надзорку и уложите. Продолжаем лечение. Если не будет бушевать, через пару дней переведем в обычную палату.


* * *


Пара дней обернулась неделей. Но Оксане чудилось, что прошло не меньше месяца. Она осунулась, похудела. Кожа потрескалась и чесалась. Волосы превратились в колтун. Обязательное мытье один раз в неделю явно не было достаточным для поддержания чистоты, но и оно оказалось для нее теперь сопряжено с унижением. Мыться сама Оксана не могла — ноги подгибались, дрожали руки. Она перестала возражать медсестрам и проглатывала таблетки не глядя. Еще парочка уколов «витаминок», как называли содержимое шприца медсестры, сделали Ушастую послушной и тихой. Она откликалась на гнусное прозвище. Вяло ковырялась в однообразной, невкусной еде. Часами сидела или лежала в одной позе, уставившись в зарешеченное окно. Разницы между надзорной палатой и обычной, куда ее наконец перевели, она, кажется, не заметила. С врачом и психологом она встретилась по одному разу. Сидела молча и пыталась слушать, и вникать в суть, но выходило плохо: смысл слов ускользал от нее. Ей говорили, что она больна. Это она услышала и запомнила. Но теперь она и сама ощущала себя больной. Ведь здоровые люди не забывают слова? Они говорят понятно? Понятно… Как… А как это?.. Зачем?..

С каждым днем Оксана понимала все меньше. Все реже пыталась заговорить, чаще мычала вместо слов. Или молчала. Все реже вставала. Лежала, как положили. Сидела, как посадили. И раскачивалась в такт сердцу: кач-кач, кач-кач…


* * *


— Вставай, Ушастая, пора купаться! Вставай, кому говорю! Блядь… Маш, поднимай ее, эта все, кажется, сдулась.

— Чет быстро она, те не кажется?

— Да ну, самые борзые быстрее всех ломаются! Не хрен было выделываться: не хочу-у-у, не бу-у-уду… Держишь? Давай, потащили мыть. Фу, скотина вонючая, подгузник аж сваливается!

— Прошлая смена не поменяла что ль?

— Маш, а я морг? Не отчитывались!.. Ой, Юрьсаныч, здрасте! А мы Ушастую вот на помывку ведем!

— Доброе утро, Мария, Светлана. Очень хорошо, мне тут звонила ее мать — объявилась! Третий месяц пошел! — сегодня приедет на свидание. Отмойте пациентку как следует, причешите, оденьте почище… Ну, сами все знаете.

— Ага, знаем. Юрьсаныч, а что матери говорить то будем? Девица-то все — овощ.

— Мария Павловна, нос не суйте не в свое дело. Пациентку — помыть, переодеть, причесать, к часу дня в комнату для посещений доставить. Ясно?

— Да ясно, ясно… — проворчала санитарка и, повернувшись к коллеге, когда врач отошел подальше спросила, — ну а ты что думаешь, Свет, что скажет то?

— Да хрен его знает. Опять небось про последствия болезни…

— Какой болезни то?

— Да придумает. Он врач — ему виднее. Главное, что необратимые. Точно — овощ, бля… тощая, вроде, а тяжелая! Помогай давай. А то хрен успеем, еще пол-отделения таких туш таскать!..


От автора:  Автор знает, что "не все такие", что существуют действительно классные и порядочные врачи-психиатры. Что большинство больниц соблюдает закон, или хотя бы пытается. Что кошмарные условия, скотское отношение и издевательства над пациентами уже перестали быть нормой. Но также автор знает, что за закрытыми дверями психиатрических больниц бывает всякое. До сих пор. Если вас триггерит эта тема, лучше не читайте. Все совпадения с реальными людьми и историями - случайны, хотя рассказ частично основан на реальных событиях. Автор не хочет ни оскорбить, ни задеть кого-то. И еще автор - категорический противник принудительного лечения без независимой экспертизы и решения суда. Просьба учитывать это при комментировании.